Название «Креативная философия» не всем представляется удачным. Некоторые, например, считают, что лучше использовать форму, придуманную Бердяевым «Философия творчества». Но тут мы должны заметить, что «креативность», это еще не само «творчество», это скорее способность к творчеству. Отсюда понятно, что «креативная философия» исследует истоки творчества, его природу.
В нашей версии миропонимания творчество объявляется альфой и омегой всех созидательных процессов во Вселенной, не исключая общественных и интеллектуальных. Кстати, одним из таких творческих процессов является и сам человек.
Соответственно, и процесс наших изысканий должен быть созидательным, что обязывает нас не столько опровергать и критиковать наших предшественников, как это делали сами предшественники в отношении своих предшественников, сколько осмысливать и прояснять их позиции с позиций «креативной философии». Одним из интереснейших объектов для подобного рода осмысления, на мой взгляд, является «немецкая классическая философия».
1.
Разумеется, у меня нет намерения охватить весь объем наследия немецкой философии. Пожалуй, будет достаточно разобраться в ее свете с какой-нибудь важной истиной. Ведь как сказано в Евангелии от Иоанна (8:32): «Познай истину, и истина сделает тебя свободным». По-моему, предложенный способ стать свободным довольно соблазнителен. Правда, если иметь в виду философию, то тут не совсем понятно, всякая ли истина способна сделать нас свободными? А если не всякая, то какую именно следует познать? И что есть истина? И что есть свобода?
Ответить на указанные вопросы пытались многие философы, но обычно их ответы пространны и неутешительны. Создается даже впечатление, что истинных критериев истины наше мышление предложить не в состоянии.
И действительно, принимать за истину всякое сущее, то есть, реальные объекты, как советуют нам Платон и Аристотель, мы не вправе, поскольку знаем о субъективности нашего восприятия. Если же послушать других мастеров любомудрия и взять условием истинности отсутствие противоречий в логике, то и этот прием сомнителен. Ведь кроме прочих логик существует диалектическая логика, которая всегда норовит отрицать известное, и ее стараниями выводные знания представляются сомнительными и бесконечными.
Притом не противоречить логике могут сразу несколько теорий по поводу одного и того же явления. Например, при рассмотрении физического эффекта передачи тепла теория «теплорода» прекрасно объясняла сущность этого явления. Но современная физика исключает наличие такого вещества в природе. Теперь теплообмен объясняется передачей тепловой энергии. Однако, если спросить физиков, что такое тепло на атомарном уровне, они не предъявят безупречного ответа.
Вопрос определения критериев истины особенно волновал немецких философов Х1Х. И прежде всего потому, что они сами претендовали на истинность своих учений. Однако их изыскания привели к пониманию того, что найти критерий истины с помощью теоретизирования невозможно. Ведь, даже если критерий истины будет найден, то потребуется найти критерий истинности этого критерия. То есть, в этом случае истина доказывается с помощью истины, для доказательства которой требуется истина. В этом случае возникает то, что Гегель назвал «дурной бесконечностью».
Оставалось искать критерий истины где-то на стороне, вне теоретической мысли. Так критерием истины была объявлена практика. Однако это было сделано вопреки предупреждению Канта, который говорил: "всеобщий материальный критерий истинности невозможен, это было бы даже противоречием", ибо "знание, истинное в отношении одного объекта, может быть ложным в отношении другого"
И в самом деле, практика подтверждает, что электрический ток нагревает проводник, и это может показывать, что тепло имеет электродинамическую природу. Но когда тепло передается от предмета предмету, это может доказывать и существование теплорода.
Что же получается? Если у нас нет способа выяснить истина перед нами или не истина, то выходит, мы не в состоянии познать истину. Но тогда, быть может, это как раз и есть самая настоящая истина? Истина, состоящая в том, что истину познать нельзя.
Однако где у нас гарантии того, что дело столь безнадежно. А что если, критерий истины все же существует и мы его способны как-нибудь познать, как и саму истину? Например, сейчас модно добывать ценные сведения из «Хроник Акаши». Для тех, кто не знает, поясню с помощью Википедии.
«Хроники Акаши – мистическая библиотека, содержащая в себе весь опыт мироздания, расположенная в тонкой, запредельной сфере универсума. Там хранятся знания и идеи, вечные метафизические истины».
Считается, что если по средствам специальных приемов подключиться к этому хранилищу информации, то можно получить любые сведения на любую тему. Говорят, будто Менделеев именно так и получил свою таблицу Менделеева в готовом виде. Подключился, возможно, нечаянно, во сне, и получил.
Правда, специалисты по подключению к универсальному источнику знаний почему-то не знают, в каком виде и на каком языке в нем содержится информация. Согласитесь, это несколько подозрительно. Что им мешает добыть необходимую информацию прямо из «Хроник Акаши»? Притом, сама по себе информация – дело ненадежное. Кроме правдивой, достоверной и нужной информации бывает еще и ложная, и противоречивая, и особенно часто, ненужная. Вдобавок то, что для одного представляет собой информацию, для другого, по выражению М. Зощенко, «голое место». Помниться, пышные усы полковника Эшби привели Холмса к выводу, что окурок, найденный рядом с трупом, слишком короток для того, чтобы полковник сам выкурил сигарету. Разумеется, Ватсону это не пришло бы голову.
Так что, даже на такой авторитетный источник идей и истин, как «Хроники Акаши», надеяться не приходится. Но тогда, быть может, истины вообще не существует. Ведь мы же смирились с представлением о том, что Вселенная не имеет границ, и что наше познание бесконечно. Что, если с истиной происходит нечто подобное?
Интересно, что с признанием отсутствия в мире всяких истин, мы и в самом деле как будто становимся свободными. Делай, что хочешь, поскольку все ложно, случайно, никаких объективных точек отсчета нет.
И все же поверить в такое мы никак не можем, хотя бы на том основании, что само отсутствие истины мы должны принять за истину. Как видите, наше мышление попадает в какой-то тупик взаимоисключений. Оно не способно разрешить этот парадокс. Зато интуитивно, разумом мы прекрасно понимаем, что мир, лишенный истины просто не может существовать. Есть, в конце концов, «дважды два – четыре». Правда, «дважды два» никак не тянет на истину. Это, скорее, какой-то установленный факт объективной реальности. Таких фактов, отображающих количественно-качественные свойства пространства, полно и в таблице умножения, и в таблице Менделеева, и в географии, и во всех прочих научных дисциплинах. Настоящая, искомая истина по нашим условиям должна делать нас свободными.
Постойте! Но, быть может, свобода как раз и является критерием добротной истины? Однако, как это можно себе представить? Ведь свобода – это действие, точнее даже выбор вариантов действий. А истина — это некое фундаментальное, и, может быть, абсолютное знание об основах бытия. Какое такое знание является условием нашей свободы? Притом получается, что без этого знания мы заведомо несвободны? Да и знание ли это в смысле слова? Ведь в библейской апофегме сказано, что «истина сделает тебя свободным». Заметьте, не «знание истины», а сама «истина». Но это означает, что истина способна делать, созидать, творить. Соответственно, природе истины свойственен творческий процесс. Возможно, конечно, что не всякой истине присущ творческий процесс. Но истине, которая определяет свободу, он явно присущ.
Таким образом, мы приходим к мысли, что библейская апофегма выполнима только при одном условии, если природе истины присущ некий творческий процесс, определяющий нашу свободу?
Но можно ли утверждать, что наличие свободы определяет истину? Нет, этого мы утверждать не можем. Ведь могут быть такие свободы, источник которых нам неизвестен. Например, М. Монтень учил, что «Подлинная свобода состоит в том, чтобы иметь над собой власть», а Д. Моррисон считал, что «Главная свобода — это быть самим собой». Следовательно, критерием нашей искомой истины могут быть только определенные свободы. Не исключено, что имеются с виду очень важные свободы, или даже самая главная, но не все. И тогда возникает вопрос, какие свободы могут быть индикатором нашей конкретной истины?
Над этой головоломкой хорошо бы подумать, но беда в том, что тут появляется необходимость выяснить, что вообще мы подразумеваем под свободой и какие свободы бывают? Свобода творить зло — есть ли это подлинная свобода или в этом случае человек раб греха? А что значит «раб божий»? Не есть ли это вид несвободы? А свободен ли сам Бог в своих деяниях? Не ограничен ли он, к примеру, рамками приличия?...
Конечно, говорить об абсолютной свободе в условиях физических зависимостей человека говорить не приходится. Мы можем говорить только об определенном диапазоне возможностей индивида, где ему предоставляется выбор действий. Но и этот выбор бывает осложнен различными факторами.
В этой связи напомню вам эпизод из рассказа Зощенко «Нервные люди», где, как вы помните:
«Приходит, например, одна жиличка, Марья Васильевна Щипцова на кухню и разжигает примус… а он, провались совсем, не разжигается.
Она думает:
С чего бы он, дьявол, не разжигается? Не закоптел ли, провались совсем?
И берет она в левую руку ежик и хочет чистить…
А другая жиличка, Дарья Петровна Кобылина, чей ежик, посмотрела, чего взято, и отвечает:
- Ежик-то, уважаемая Марья Васильевна, промежду прочим, назад положьте.
Щипцова, конечно, вспыхнула от этих слов и отвечает:
- Пожалуйста, подавитесь, Дарья Петровна, своим ежиком. Мне, говорит, до вашего ежика дотронуться противно, не то, что его в руку взять.
Тут, конечно, вспыхнула от этих слов Дарья Петровна Кобылина.
Стали они между собой разговаривать. Шум у них поднялся, грохот, треск».
[justify] Из этой истории, наверное, можно сделать вывод, что свобода – это вовсе не то, когда над тобой чья-то власть, или когда ты являешься сам собой, а скорее, когда ты можешь делать и брать, что пожелаешь. И как тут не вспомнить знаменитое: «Все куплю, - сказало злато. Все возьму, - сказал булат». Однако в первом случае вы не свободны от наличия у вас денег, а в другом – от вашего вооружения. То есть, за свободу приходится платить несвободой. Зато здесь, как будто, наблюдается свобода выбора несвободы, что по
Из чего следует такой вывод?
Это голословное утверждение ни о чем.