Феномен Лютикова. Роман. Часть I. Глава 1

...он  не  ожидал  того,  что  случилось.
Это  возникло  внезапно,  словно  в  нем  
открылись  другие,  нечеловеческие уже
слух  и  зрение,  или  «шестое»  чувство,
и  он просто увидел,  что рядом с нашей  
реальностью  проявилась  другая,
а  он  ее  «видит»  и  «слышит».

Ю. Мамлеев.  «Дорога  в  бездну».


Я  потерял  себя.  Кто  я?  Где  я?
Я  потерял  себя.  Где  я?  Кто  я?

А. Чернецкий.  «Время».





На  окно  моей  конторы  вспорхнул  голубь  -  крупный,  белогрудый,  серого  оперения,  с  черными  вкраплениями  на  крыльях  и  хвосте.  Некоторое  время  он  важно  расхаживал  по  подоконнику,  самодовольно  курлыкая  и  переваливаясь  из  стороны  в  сторону.
     Но  вот  его  как  будто  что-то  встревожило.  Голубь  застыл  на  месте  и  вдруг,  быстро  повернувшись  к  окну,  уставился  прямо  на  меня  перламутровыми  пуговицами  глаз,  словно  уличая  в  излишнем  любопытстве.  Это  беззастенчивое  разглядывание  в  упор  продолжалось  довольно  долго  -  минуту  или  две,  так  что  мне  даже  стало  немного  не  по  себе.  Хотя  взгляд  птицы  не  выражал  ровным  счетом  ничего,  я  -  уж  не  знаю  почему  -  вообразил,  что  голубь  взирает  на  меня  с  нескрываемым  изумлением,  почти  что  с  презрением.  Так  дети  в  палеонтологическом  музее  рассматривают  макет  какого-нибудь  тираннозавра  или  мастодонта.  Чем-то  подобным  я,  наверно,  представлялся  сейчас  и  этой  птахе  -  до  нелепого  большой  и  неуклюжий,  совершенно  лишенный  оперения,  без  крыльев,  без  хвоста  -  одним  словом,  урод.
     Сообразив  вдруг,  что  приписываю  голубю  свои  собственные  мысли,  я  невольно  усмехнулся.  Тоже  мне,  Вольф  Мессинг  нашелся!  И  взбредет  же  такое  в  голову!..  Ну,  чего  уставился,  дурачина?  Кыш  отсюда!  Лети!
     Я  легонько  постучал  ногтем  по  стеклу,  заставив  моего  пернатого  визави  в  испуге  перепорхнуть  на  крышу  соседнего  здания.  Все,  полюбовались  на  птичек,  довольно!  Вернемся  к  нашим  баранам.
     Передо  мной  на  столе  лежал  очередной  девственно  чистый  лист  бумаги.  Напротив,  поверх  стопки  альбомов,  красовался  предмет,  который  мне  предстояло  на  нем  запечатлеть  -  огромный  горчичного  цвета  дырокол,  напоминающий  неестественных  размеров  вставную  челюсть.  К  серийному  производству  этого  не  слишком  привлекательного  на  вид  изделия  наш  завод  приступил  на  прошлой  неделе,  и  мне,  как  штатному  художнику,  необходимо  было  придумать  для  него  подходящую  рекламу.
     Работа  почему-то  не  клеилась.  Сначала  я  изобразил  дырокол  пробивающим  лист  с  изображением  эмблемы  завода.  Но  это  выглядело  слишком  уж  тривиально.  Тогда,  немного  подумав,  я  решил  прибегнуть  к  

способу  пооригинальней,  а  именно  -   придать  изделию  сходство  с  каким-нибудь  животным  (благо,  его  внешний  вид  как  нельзя  более  располагал  к  этому).  Я  пририсовал  дыроколу  два  круглых  выпуклых  глаза,  наградил  рядами  острых  зубов,  и  у  меня  получилась  крокодилья  морда.  Однако  это  была  не  та  грустно-умильная  морда  крокодила  Гены  из  одноименного  мультфильма,  которого  любят  поголовно  все  дети  за  умение  в  любую  -  даже  дождливую  -  погоду  классно  наяривать  на  гармошке,  а  нечто  совершенно  противоположное  -  злое,  уродливое  и  кровожадное.  Нет,  такая  реклама  будет  не  привлекать,  а  скорей  отпугивать  покупателя.
     Прикинув  так  и  эдак,  я  переделал  крокодила  в  медведя,  но  и  медведь  на  моем  рисунке  тоже  получился  какой-то  уж  больно  агрессивный.  Минут  двадцать,  если  не  больше,  я  промучился  над  тем,  чтобы  сделать  его  хоть  немного  добрее,  а  когда  мне  это  вроде  бы  удалось,  к  немалой  своей  досаде  обнаружил,  что  теперь  мой  медведь  утратил  даже  отдаленное  сходство  с  дыроколом.  Нет,  все!  К  черту!  На  сегодня  хватит!
     Широким  движением  руки  я  сгреб  все  испорченные  листы  в  корзину  из-под  мусора  и  не  без  труда  выбрался  из-за  стола  -  размять  онемевшие  от  долгого  сидения  члены.
     К  сожалению,  размеры  отведенного  мне  жизненного  пространства,  с  одной  стороны  ограниченного  кульманами,  а  с  другой  -  тремя  поставленными  буквой  «г»  столами,  не  располагали  для  длительных  прогулок.  Уже  через  минуту  я  поймал  себя  на  мысли,  что  для  того  чтобы  не  задеть  ничего  на  своем  пути  туда  и  обратно,  волей-неволей  вынужден  повторять  движения  танцующего  брейк.  Тогда  я  снова  уселся  на  стул  и  от  нечего  делать  еще  раз  обежал  глазами  мою  мини-студию,  как  мысленно  окрестил  этот  отведенный  мне  Маляновым  угол  отдела.
     Еще  совсем  недавно,  ничейный,  донельзя  захламленный  старыми  чертежами  и  поломанной  мебелью,  он  являл  собой  довольно  неприглядное  зрелище.  Однако  на  мои  настойчивые  просьбы  отдать  его  в  полное  мое  распоряжение  шеф  поначалу  отвечал  уклончиво.  Пугало  его  то,  что  наши  женщины  давно  уже  устроили  для  себя  в  этом  углу  что-то  вроде  гримуборной,  куда  по  десять  раз  на  дню  забегали  подкраситься  и  поправить  интимные  части  своего  туалета,  а  идти  против  женщин  -  это  сами  понимаете…
     И  все-таки  шефу  пришлось-таки  поступить  наперекор  их  желаниям.  Кто-то  (ей-богу,  не  я)  пустил  по  заводу  слушок,  что  со  дня  на  день  у  нас  ожидается  какая-то  санитарная  комиссия  с  проверкой,  и  это  решило  исход  дела  в  мою  пользу.  Помню,  в  тот  день  Малянов  вызвал  меня  к  себе  и  поставил  условие:  облюбованный  мной  угол  уже  сегодня  может  стать  моим,   если   я   своими   силами   и   в   как   можно   более    короткий        срок  берусь  привести  его  в  божеский  вид.  Ни  на  что  другое  я,  собственно,  и  не  рассчитывал,  поэтому  с  радостью  принял  это  предложение.
     Ох,  и  намучился  я  тогда,  в  одиночку  перетаскивая  в  подвал  весь  этот  хлам,  пролежавший  здесь,  наверно,  не  один  год,  да  еще  ловя  на  себе  осуждающие  взгляды  женской  половины  отдела.  Зато  как  же  я  потом  злорадствовал,  когда  выяснилось,  что  слух  о  прибытии  на  завод  санитарной  комиссии  оказался-таки  ложным.  А  как  был  возмущен  Малянов  -  этого  даже  словами  не  передать.
     Впрочем,  все  это  давно  позади.  Теперь  я  прочно  обосновался  на  новом  месте  и  съезжать  отсюда  пока  что  не  собираюсь.  Для  пущей  внушительности  я  придал  своему  углу  сходство  с  мастерской  художника,  о  которой  когда-то  мечтал,  сразу  вызвав  этим  интерес  у  всех  сотрудников  отдела.  На  стенах  я  развесил  некоторые  из  своих  наиболее  удачных  институтских  работ  (в  основном  натюрморты),  по  соседству  -  репродукции  великих,  вырезанные  из  журналов  «Искусство»  и  «Огонек»  -  Босха,  Ван  Гога,  Модельяни,  Сальвадора  Дали.  На  столах  и  под  столами  в  строгом  порядке  расположил  коробки  с  красками,  наборы  карандашей,  плакатных  перьев,  пузырьки  с  тушью,  стопки  ватманских  листов,  доски  для  будущих  планшетов  и  т.д.  и  т.п.  -  все  это  с  таким  расчетом,  чтобы  каждый  входящий  сюда  сразу  видел,  что  имеет  дело  с  настоящим  художником.
     Эти  последние,  кстати,  не  заставили  себя  долго  ждать.  Только  в  первую  неделю  после  моего  переселения  у  меня  под  разными  предлогами  успели  перебывать  почти  все  мои  сослуживцы.  В  первую  очередь  это,  конечно,  были  женщины,  которые  продолжали  забегать  сюда  просто  по  привычке,  всякий  раз  мило  конфузясь  от  своей  ошибки,  и,  чтоб  как-то  скрыть  конфуз,  тут  же  заводили  со  мной  какой-нибудь  отвлеченный  разговор  об  искусстве,  бросая  при  этом  любопытные  взгляды  по  сторонам.  Иногда  захаживали  ко  мне  и  мужчины.  Эти  по  большей  части  молчали,  оглядывая  исподлобья  мои  владения,  и  лишь  изредка  позволяли  себе  какие-нибудь  замечания  -  как  правило,  совершенно  идиотские  -  по  поводу  той  или  иной  картины.
     Больше  чем  уверен,  что  все  они  -  и  женщины,  и  мужчины  -  видели  во  мне  человека  не  от  мира  сего,  попросту  говоря,  чудака,  поглощенного  исключительно  своим  творчеством  (если,  конечно,  можно  было  назвать  творчеством  то,  чем  я  сейчас  занимался)  и  никого  и  ничего  вокруг  себя  не  замечающего.  Я  как  мог  старался  поддерживать  их  в  этом  мнении,  прекрасно  понимая,  что  мало  похож  на  созданный  ими  образ,  что  это  лишь  роль,  которую  мне  приходится  играть  вот  уже  почти  год,  с  того  самого  дня,  когда  впервые  начал  здесь  работать.  Не  знаю,  насколько  хорошо  удавалась  мне  эта  роль,  но  то,  что,  во-первых,  она    почти    всегда    помогала    мне    найти    верный    тон    в  общении  с  коллегами,     а    во-вторых,    избавляла    от    необходимости    общаться    с  людьми,  мне  совершенно  не  интересными,  уже  явно  говорило  в  ее  пользу.
     Впрочем,  будучи  по  натуре  человеком  малообщительным,  всему  этому  я  предпочитал  просто  одиночество.  Собственно,  этим  и  было  вызвано  мое  несколько  опрометчивое  решение  с  прежнего  моего  места,  где,  как  мне  казалось,  я  был  у  всех  на  виду,  перебраться  в  самый  дальний  угол  отдела,  подальше  от  любопытных  глаз.
     Но  этой  моей  розовой  мечте  так  и  не  суждено  было  претвориться  в  действительность.  И  виной  тому  были  не  только  сослуживцы,  вдруг  ни  с  того  ни  с  сего  проявившие  такой  живейший  интерес  к  моей  особе.
     Примерно  с  месяц  тому  назад  в  мою  мини-студию  в  сопровождении  Малянова  явился  некий  молодой  человек.  Выглядел  он  довольно  презабавно:  длинный  как  жердь,  с  непропорционально  маленькой  головенкой  на  худой  страусиной  шее,  казавшейся  еще  меньше  из-за  модной  короткой  стрижки  и  огромных  локаторообразных  ушей,  и  с  такими  же  непомерно  длинными  руками  и  ногами.  Узкие,  слегка  косящие  глазки  вновьприбывшего  смотрели  пытливо  и  настороженно,  но    на  губах  играла  наглая  самоуверенная  ухмылка.  Звали  молодого  человека  Федя  Скворцов,  и  шеф  представил  его  как  моего  будущего  помощника,  который  мне,  оказывается,  уже  давно  требуется.  Для  меня  это,  понятное  дело,  было  полнейшей  неожиданностью,  поскольку  ни  о  каком  помощнике  я  никогда  даже  не  заикался  Малянову  -  ну,  может,  за  исключением  единственного  случая,  когда  шеф  поручил  мне  в  трехдневный  срок  оформить  восемь  стендов  для  выставки.  Тогда  я,  помнится,  позволил  себе  в  его  присутствии  некоторые  высказывания  -  и  далеко  не  в  мирном  тоне  -  по  поводу  объема  работы  и  отведенного  для  этого  времени,  но  все  это,  как  я  полагал  до  настоящего  момента,  уже  давно  забыто  и  быльем  поросло.  Малянов,  как  выяснилось,  придерживался  на  сей  счет  иной  точки  зрения,  о  чем  мне  тут  же  и  намекнул,  предупредив  таким  образом  все  мои  возражения,  после  чего  с  победным  видом  подвел  черту,  а  мне  оставалось  только  разводить  руками.  Так  в  моих  и  без  того  не  слишком  вместительных  апартаментах  появился  еще  один  жилец,  после  чего  шеф,  по-видимому,  мог  считать  себя  полностью  отомщенным  за  когда-то  допущенный  промах.
     Позже  я  узнал,  что  Федя,  оказывается,  был  сыном  одной  давней  приятельницы  Малянова,  его  школьной  любви,  тоже,  кстати,  работающей  на  нашем  заводе,  только  в  другом  отделе.  Десятилетку  он  окончил  кое-как,  в  вуз,  естественно,  не  поступил,  а  так  как  с  детства  не  привык  обременять  себя  физическим  трудом,  уговорил  свою  сердобольную  мамашу  устроить  его  в