Ангелы слушают души - демоны слышат слова

       

Небо и Преисподняя живут отдельной от нас, своею жизнью, текущей по каким-то им одним ведомым законам. И пусть бы себе так и было, если бы не тянули они человека  кто за ноги, а кто за макушку, каждый в свою сторону, превращая его в струну, поющую и звенящую  на свой, особый  лад. Иногда струны те не выдерживают и лопаются. Прямо посреди песни, на самом ветру…
И Рита тоже была одною из струн. Жила и пела такую песню, даже не зная, что она поёт. Вначале песня её была тиха и неразборчива, словно у юного скворчонка, впервые взгромоздившегося на ветку дерева рядом с родным скворечником, нахохлившегося и замурлыкавшего себе под нос песню молодости и беспричинного счастья, когда в каждом его столько, что не делиться с другими просто невозможно.
У Риты были папа и мама. Хорошие такие, что ей даже и не надо лучше было. И дом у них был, тоже – хороший. Не дом, конечно, а две комнаты в коммунальной квартире. И это было хорошо, что в коммуналке. Ведь народу всегда много, и есть с кем поиграть, стоит только выйти в коридор и крикнуть:
- Вовка! Выходи давай!..
И тут же из-за двери в соседнюю комнату высовывалась ушастая Вовкина голова, шмыгала круглогодичными соплями и орала в ответ, хоть Рита и стояла рядом:
- Ща, только компот допью, а то мама без компота не выпускает!..
Голова на мгновение исчезала. И вскоре появлялся весь Вовка, целиком: с разбитыми коленками, проволокой торчащими волосами и с носовым платочком, булавкой пристёгнутым у него на груди – сопли же вытирать, хоть иногда, надо.
Потом они шли и звали с собою поиграть Лёню. Вежливенько так стучали в двери его с бабушкой комнаты, и Вовка подталкивал вперёд Риту, потому что она же – девочка, а девочкам, как известно, особое доверие у нас в стране. Через некоторое время гробового молчания  дверь приоткрывалась, и в щели возникала Лёнькина бабушка с белым от пудры лицом и высокой причёской тоже, кажется, напудренной.
Если – так, то Лёнька сегодня не выйдет: у него музыка, скрипка или сольфеджио.
Если дверная щель на одну треть от пола заполнялась тщедушной Лёнькиной фигурой, то, после недолгих уговоров, он выходил.
И тогда все втроём шли из квартиры и лезли на чердак, вход на который был просто замотан проволокой. Они эту проволоку разматывали и вступали в своё царство, наполненное и переполненное сокровищами, в накоплении которых многие годы принимали участие жильцы всего подъезда.
Здесь были самовар, патефон, деревянная прялка, утюг, в который ещё надо было угли закладывать, а потом размахивать им из стороны в сторону, чтобы жар был сильнее. Кроме того, там был гнутый медный таз,  до сих пор пахший вареньем, которое в нём когда-то готовили. И ещё куча всего, до чего у ребят руки пока дойти не успели.
А ещё на чердаке были старые книги. Рита их однажды нашла. Да много! Обложки у них были красивые, из кожи. Бумага толстая. И на этой порозовевшей от времени бумаге с будто обугленными временем краями страниц мерцали чудными узорами старинные буквы, шедшие вперемешку с теми, которые ребята в школе проходили.
Сначала читать начали из любопытства к этим самым старым буквам. Когда поняли, что «Ъ» - это «О», «Ь» - «Э», а «ЯТЬ» - «Е», то стали читать странно иногда растянутые слова.
Затем и про слова забыли, потому что слава сплетались во фразы, а из них выплывали образы, слагавшиеся в удивительные истории детей капитана Гранта, Робинзона, трёх мушкетёров.
Когда им было уже по двенадцать, добрались и до «Консуэло» Жорж Санд.
История этой удивительной и страстной любви совершенно оглушила всех троих. Когда трепещущий голос Риты дочитал последнюю фразу: «… И она даже не подумала, что грозный замок, где за столькими рвами и решётчатыми воротами было скрыто столько богатств и столько страданий, стал достоянием графини фон Рудольштадт…» - трое сидели молча. И только глаза их пылали светом той самой первой юности, когда почти любой человек способен на самые фантастические безумия и самые высокие поступки.
Первым заговорил Вовка:
- Рит… Мы, когда вырастем, я на тебе поженюсь…
- И я тоже,- эхом отозвался Лёнька.
А возлюбленная сразу двоих таких благородных мужчин так же пламенно заверила:
- А я буду страдать и ждать, вас обоих…
- Вот как нам хорошо-то с Вовчиком будет! – воскликнул Лёнька.
Вовка же сразу отвечать не стал. Посидел, повздыхал, потом громче засопел и сказал:
- Но меня-то ты, Ритка, сильнее ждать будешь, чем Лёньку, правда?..
Не стал дожидаться её ответа (а вдруг откажет!) и, обращаясь уже только к Лёньке, продолжил:
- А поженится Ритка на мне одном только!
- А я как же?..
- А ты просто будешь нашим другом. В гости к нам приходить будешь… - подумал и прибавил:- Иногда, по субботам… Мы с тобою будем сидеть на кухне и вино пить, как мой отец с дядей Серёжей пьют, когда он приходит.
Лёня не мог смириться с такой несправедливостью, а потому возразил:
- А Рита? Она в это время что будет делать? Я же к вам двоим приходить буду…
- А Ритка? Она нам картошку жарить будет.
Совершенно счастливая от такой перспективы Рита подключается к мужскому разговору:
- Буду, мальчики, буду. Не ссорьтесь только!..
И продолжили трое жить в ожидании неминуемого счастья. И все трое знали, что так и будет. Потому что – не может не быть. Ведь они же договорились…


Через пятнадцать лет на кухне в коммунальной квартире сидели двое молодых мужчин и пили водку. Пили истово и сосредоточенно, потому что один прилетел к другому из другого города, другой страны и даже с другого континента…
Картошку им никто не жарил: Рита умерла. Так и не смогла родить их с Вовкой первенца…