Мать свою она ненавидела. Всегда. Ещё с детства. «За что?» - спросят сердобольные и милосердные. Да за всё! Вообще – за всё!! За то, что красивая была, за то, что всё время в хорошем настроении. За то, что источала здоровье. А ещё за то, что даже когда дела шли из рук вон плохо, ну, то есть, вообще никак не шли, когда обычный человек, наверное, полез бы в петлю, она начинала особенно тщательно за собою следить. И выглядела особенно эффектно. Если в это время кто-нибудь спрашивал у неё: «Ну, как у тебя дела?» - она, широко, от уха до уха, улыбнувшись и мерцая глазами, вдруг становилась серьёзной, приближала своё лицо к лицу собеседника и драматическим шёпотом спрашивала: «Честно? А ты никому не скажешь? Это ведь я только тебе, по дружбе признаюсь...»
Оторопевший собеседник уже не рад был тому, что спросил, потому что после такого вступления должна была последовать исповедь, после которой оставалось только вскрыть себе вены и лечь в тёплую ванну. Но отступать было некуда, а потому он отвечал: «Ну да, честно, конечно…» Мать тогда, задрав тон ещё на октаву выше, в смысле драматизма, продолжала: «Другой бы врал и изворачивался, а я тебе – как на духу говорю: б л е с т я щ е! Ослепительно!! Умопомрачительно, как хорошо!!!»
И собеседник понимал, что его развели. Но развели приятно – с оптимистическим финалом. И от него не требуется проявления сочувствия и соучастия. Сострадания и сопереживания. За это он был ей всегда благодарен. Ведь более других нам симпатичны те люди, которые причиняют менее всего хлопот. Это любим более других мы всегда тех, кто нам наиболее тяжело достался, ради кого приходилось идти на жертвы. А приятельствовать лучше всегда с людьми лёгкими и беспроблемными.
И мать понимала это, а потому друзей, настоящих, как в книжках, она не заводила. Приятелей же была – куча.
Вот за это она её и ненавидела. А ещё за то, что и к ней, как казалось самой Ленке, она относилась по-приятельски. Рано, лет, наверное, с четырнадцати, она стала обсуждать с дочерью всех своих кавалеров. Причём, при обсуждении вдавалась в подробности. Да такииие, от которых Леночка краснела и опускала глаза. Иногда даже перебивала мать окриком, более похожим на междометие: «Ну, мамааа!..» Хотя более всего в этот момент боялась, что мать замолчит и не станет рассказывать дальше. Та всё понимала, всё видела, а потому игриво пихала рукой её в бок, говоря: «Да ладно тебе, большая уже, должна понять старуху!..»
Ленка понимала, что мать так кокетничает, потому что никакой старухой она не была, а была просто красавицей. Стройная, гибкая, с ногами, начинавшимися невероятно высоко, с роскошным бюстом, всегда находившемся в боевом, вздыбленном состоянии, даже когда мать «забывала» надеть лифчик и сквозь обтягивающую блузку бугорками проступали соски. И над всем этим телесным великолепием высилась невероятной красоты голова на длинной, нифертитиевской шее, увенчанная копною нарочито небрежных, но всегда роскошных волос часто менявшегося цвета.
Вот какая у Ленки была мать.
Вот за что она её ненавидела.
А ещё за то, что когда мать приходила за чем-нибудь в школу, мальчишки в классе завороженно замолкали и не сводили с неё глаз. И даже про Ляльку Шахназарову тогда забывали – про первую красавицу класса ещё с начальной школы. Ленке за мать было стыдно, хоть Ляльку она презирала, и тоже с начальной школы.
А ещё мать свою она не любила за то, что ужжжасно на неё была похожа. Но пока ещё была только эскизом материного совершенства и стеснялась своих длиннеющих с каждым днём ног и постепенно наливавшейся груди, так похожей (Ленка сама это чувствовала!) на материну.
Чтобы сходство было не столь разительным, Ленка носила исключительно джинсы (обязательно с драными коленками!) и массивные кроссовки, из-за которых ступни ног становились особенно огромны, а порою даже неуклюжи. Сверху был обязательный бесформенный балахон с коллективным портретом очередной модной рок-группы. Волосы коротко острижены, а ногти на руках обкусаны – тоже принципиально.
Мать словно бы и не замечала Ленкиной нелюбви к себе. И внешнего вида её тоже не замечала, хотя часто дочери хотелось вызвать её на скандал откровенными провокациями. Она могла, например, выкрасить волосы клоками в розовый и зелёный. На что утром, за завтраком, мать говорила: «А что? Мне нравится… Живенько так… Вкус у тебя – это в меня…» - и продолжала жевать свои кукурузные хлопья.
И Ленка, скорбя об очередной неудаче, через пару дней приводила себя в исходное положение: возвращалась к своему естественно-рыжему.
Когда Ленка сказала ей, что хочет в седьмом классе бросить школу, потому что «там все дураки и уроды», мать, не отрываясь от модного журнала, чуть пожала плечами и скала: «Конечно, в таком случае нужно уходить! И завтра же. У нас для уборки подъезда как раз уборщица требуется, а в нашем подъезде уродов гораздо меньше, чем у тебя в классе…»
И Ленка трусливо прекратила разговор.
В последнем классе школы, как-то вечером, за ужином, Ленка зачем-то сказала ей, что беременна и собирается рожать. Мать и тут была себе верна: обрадовалась, обняла её сзади за плечи, поцеловала в, на этот раз фиолетовую, макушку и сказала: «Ну, наконец-то! Дочь моя стала взрослой. И теперь по утрам для меня и для маленького будет готовить завтраки, а я в это время поваляюсь лишние полчасика!..»
Сейчас вспоминать об этом Ленке стыдно и больно. Потому что когда вчера она возвращалась уже почти в темноте вечером домой, то в подъезде её встретил Виталька Лысов – сосед и наркоман. Без лишних разговоров он прижал Ленку к стене, сразу стал тискать её грудь, а потом начал расстёгивать на ней джинсы. Ленка так перепугалась, что даже кричать не могла, только, почему-то, всё время повторяла: «Не смей так со мной поступать…»
И в это время в подъезд вошла мать.
Она в этот вечер тоже где-то задержалась.
С первого же взгляда оценила ситуацию, всё поняла, вырвала Ленку из Виталькиных рук, загородила её собою и только потом повернулась к Витальке…
… Как профессиональный боксёр, она прямо кулаками била его по лицу и в живот, не щадя своего холёного маникюра, и при этом приговаривала, шипя, как змея:
- Чтооо? Девочку мою трогать? Я тебе трону, гадёныш маленький, я тебе трону!!!
Виталька только закрывался от неё руками, а потом стал плакать и просить:
- Тёть Лен! Тёть Лен!!. Хватит, больше не бейте! И я больше не буду, никогда!.. Чесслово!!!
Мать тогда остановилась, перекосив губы, сдула с лица упавшую прядь волос и, отдышавшись, совершенно спокойно продолжила:
- Значит так… Завтра, ровно в восемь часов утра ты позвонишь к нам в двери и будешь ждать, когда Леночка выйдет. Ты проводишь её до школы, убедишься, что она вошла в дверь и только после этого отправишься по своим делам.
Обращаясь к Ленке, она спросила:
- Сколько у тебя завтра уроков? Шесть? Ага, значит, заканчиваешь в 14-10…
И снова повернулась к Витальке:
- В 14-12 ты встретишь её возле школы и проводишь до квартиры. И только потом можешь быть свободен до вечера. Если с моею красавицей-дочерью что-то случится, то виновных искать я не буду, а череп проломлю тебе…
Потом очаровательно улыбнулась, блеснув прямо ему в лицо своими яркими зубами. Потрепала вконец перепуганного парня по щеке и спросила:
- Ты, надеюсь, веришь мне, малыш?.. Ну, вот и отлично. Леночка, детка, пойдём домой, ужинать пора.
Обняла Ленку за плечи и повела её вверх по лестнице. Потом вдруг обернулась к Витальке и добавила:
- Можете не провожать нас, юноша. Лифт мы вызовем сами…
|