Исчезновение

Мальчиком-с-Пальчиком. Они совсем маленькие, им страшнее всего.
–А Кот повадился с Ягой водиться! – Кощей усмехнулся. – Нашли друг друга. Она ему жалуется на молодость, он ей мурлычит чего-то. Она его вычёсывает, он с лентой от волосёнок её играет.
–А Шапочка лукошко вчера Золушке отдала. Сказала, что большего у неё нет, но оно должно гореть хорошо. Промасленное и  сплетено из гибких прутьев, – поделился Змей.
Это вошло у них в привычку. Они встречались теперь часто, и всегда с глазу на глаз, говорили о том, кто и как переносит непривычные холода. Змей рассказывал о том, что слышал, и о том, как меняются руки, касающиеся его иллюстрации.
–Любит он тебя…мальчишка их! – позавидовал Кощей. Меня так никто не разглядывал никогда.
–Любит, – горько согласился Змей. – Третьего дня открыл, смотрел. Не трогал. Да и руки у него…не мальчишеские. Когда без варежек – холодные и сморщенные, слабые совсем, и ниточки жизни нет. а в варежках – бессилие. Положит ладонь и сидит.
–Ты его мостик…– объяснил Кощей, – ну…с прошлым. Он, видимо, тоже мёрзнет.
–И не только. Руки его… от голода только так. Высох.
Кощей вздохнул, и, чтобы сменить неприятную тему, сказал:
–Белоснежка меня тоже удивляет. Вся вроде такая рафинированная была, а тут сама в печке копалась, пока Золушка спала. Огонь поддерживала. И лицо такое же – в золе. Странно. И страшно. Сколько живу, а не подумал бы!
Змей обрадовался перемене темы. Было в разговорах о своих что-то надёжное, не веяло таким холодом, таким страхом и голодом не тянуло, как из мира людей.
–Оловянный Солдатик всерьёз спрашивал, сколько он может гореть, если бросится в печку.
–А он разве может гореть? – задумчиво спросил Кощей. – Я как-то не думал. Пиноккио бы смог…об этом думал, признаю.
–Кощей! – с укоризной взглянул Змей на своего собеседника, но тот и не подумал смутиться.
Между тем, с Пиноккио вышла история. Не все сказки были приведены полностью, особенно большие, но иллюстрации были даже к «недопечаткам». Было лишь одно исключение, не обзавёдшееся никакой картинкой – сказка о приключениях Пиноккио или «история деревянной куклы». Кто знает, что там был за казус? То ли места совсем не хватило, то ли краски, то ли художник закончил работу…но факт оставался фактом. Про Пиноккио и не говорили. Трудно говорить про того, кого нет. А Кощей, выходит, помнил!
Помолчали. Затем Кощей спросил серьёзно и очень тихо:
–Как думаешь, чем кончится?
–У них?
–Для нас.
Змей снова тянул время. Потому и задал ненужный вопрос.  Змей чаще всего был теперь открыт и слушал мир – рука, которая прежде захлопывала книгу, не могла теперь даже её поднять толком – пальцы не слушались. И Змей слышал очень многое, хотя и голоса людей изменились.
Они менялись постоянно. Сначала были весёлыми, потом тревожными, затем спокойными, а сейчас были очень тихими. Почти неразборчивыми, похожими на шёпот и то, их было немного. Похоже, люди были в таком положении, что даже говорить не хотели или не могли от бессилия, голода и холода.
Но кое-что Змей понял. Он почувствовал и услышал, как ставшие чужими руки касаются корешка, как будто бы примеряясь к чему-то, как с трудом разлепляют слипшиеся от инея страницы, словно бы…прощаясь.
А потом Змей услышал, и услышал очень невовремя, в тот момент, когда был у него в гостях, как назло, не Кощей, а горластый Емеля, вот он-то, и бросился прочь, услышав произнесённое из мира людей:
–Конец сказкам…всем сказкам…
Так и перепугал всех. Хорошо, что не услышал продолжения:
–Здесь клей…
И не почувствовал касания – очередного, пропитанного жутью, к переплёту.
А Емеля, всех перепугав, вспугнув, совсем завертелся, запутался, забоялся. Так и пришли за объяснениями к Змею.
***
-Перевозят нас, – лгал Змей. – Туда где тепло. Вот и говорили, конец, мол, сказкам в этом краю холодном и трясистом.
Лгал он вдохновенно. Он понимал, что ничего хорошего не будет на самом деле, но не желал, чтобы последние минуты его подопечных прошли в ужасе. Перед ним встала дилемма: позволить знать правду, чтобы знать неотвратимый и ужасный итог или позволить всему случиться неожиданно и самому мучиться совестью за сокрытие истины? Змей выбрал второй вариант. Он не хотел, чтобы они страдали. Пусть всё произойдёт быстро. И кончится. Насовсем.
–В конце концов, вы кому поверили? – хмыкнул Змей. –Емеле, у которого семь пятниц на неделе?
–Я не вру! – возмутился Емеля.
–Я и не говорю, – заверил Змей, – я просто говорю, что ты ошибся. Слушайте все – ничего плохого не случится. Нас просто перевозят. Переезжают они. Опротивели холода. Понимаете? Ну тот, кто не верит или боится, пусть…ну, пусть держится меня.
–А солнце это даже неплохо…– промолвила Белоснежка первая. прежде она убила бы того, кто предложил бы ей пройтись под солнцем, и тем навредить белизне её кожи. Как быстро всё изменилось!
Змей прикрыл глаза. Последняя ложь подействовала.
И только позже, в радостном гомоне надежды, когда персонажи уже вовсю прикидывали, как будет там, Кощей, улучив момент, бочком подобрался к Змею, и спросил:
–А если не врать?
–Переплёт им нужен. Он клеем намазан. Они его варят долго-долго, потом получившееся едят. За похлебку теперь проходит, – быстро, чтобы не передумать и разделить своё страшное знание хоть с кем-то.
–А страницы? – почти не шевеля губами, спросил Кощей также тихо и быстро.
–В топку. Мёрзнут.
–Чую.
Кошей не испугался. То ли был готов к смерти, то ли держался. Но поговорить об этом не удалось, подошла величественная, всё ещё высокомерная лицом Снежная Королева, сказала тихо:
–Спасибо…за утешение.
И, не давая больше никаких пояснений, повернулась на каблуках и ушла, как и не было её.
–Мне кажется она…– Змей нерешительно заговорил с Кощеем, желая поделиться подозрением.
–Мне кажется они все…или почти все. Только страшно. А так…сказка. Сказка в сказке, – и Кощей отошёл  в сторону, чтобы Змей не увидел его лица и глаз, выражающих сейчас целую смесь чувств и эмоций.
***
В холоде, справиться с которым не могла маленькая, устроенная прямо в комнате печка, потрескивал огонь. У самой печки ещё можно было держаться, так казалось, что жизнь продолжается. В печке горели страницы. Все, кроме одной.
В просвете меж фанерой, закрывающей оконные рамы вместо стёкол, пробивалась жалкая полоска света, но падал она аккурат на этот последний, вернее – единственный уцелевший листочек и помогала увидеть знакомые очертания Змея. Это была его иллюстрация. Его жизнь осталась нетронутой. Рука, пустившая любимую семейную книгу на спасение, не смогла отправить в вечность любимую картинку, соединившую в себе два мира, и напоминающую прошлое.
Так Змей остался один. Теперь уже точно один. И насовсем.