«Везёт же Лёльке, у неё целых две бабушки!» - в свои четыре года думал Валя. А про то, что сама Лёля думала, она ему потом сказала бы, когда они уже в школу вместе пошли бы и сидели бы за одной партой…
Первая бабушка, Марь Семёновна, приходила. И часто. Если в это время Лёля играла во дворе, то она её окликала, ласково и как-то шелестяще:
- Лёлюшка, детонька, поди ко мне, моя родная, я тебе гостинчика принесла.
И прямо тут же, во дворе, совала руку в самодельную матерчатую сумочку с двумя ручками, которую сама же и сшила. Совала туда руку и доставала какие-нибудь наивкуснейшие пирожки, которые были тщательно укутаны в полиэтиленовые пакеты, газеты и полотенчики. Почему мы, ребята во дворе, знали, что они наивкуснейшие? Да потому что тут же бабушка всё это разворачивала и Лёльке говорила:
- Это вот ребятам снеси. Тут много, и вам с Галенькой и Серёжей хватит.- («Галенькой» она звала Лёлину маму, а "Серёжей" - папу.) - Только гляди мне, унучка, всех надели.
И бОльшую часть пирожков отдавала, чтобы Лёлька «наделила». Самым большим всегда она Валюшку «наделяла». Хотя, нет, не наделяла, а награждала. Потому что более преданного друга у неё во дворе не было. Когда он выходил из подъезда и среди игравших ребят не видел Лёлю, то подходил под её окно на втором этаже и, обеими руками сжимая черенок новой пластмассовой лопатки и вытягивая шейку, кричал, тоненько и сиротливо:
- Лёёёль! Лёёёль!..
Кричал так до тех пор, пока в окне не появлялась Лёлькина миленькая мордашка, обрамлённая пухом светлых кудряшек. Тогда Валентин продолжал свой «подбалконный монолог»:
- … Выйдешь? Гляди, чего у меня есть! – и поднимал над головой красно-зелёную лопатку. – Я тебе первой покопать дам!..
Лёлька за оконным стеклом темпераментно прижимала ладошечки свои пухлые к щекам, покачивала головой из стороны в сторону, закатывала глаза и ещё как-нибудь по-другому изображала восторг от увиденного. А потом стремительно исчезала – верный знак того, что Вале нужно бежать к подъездным дверям, потому что через мгновение там обязательно появится Лёля.
И она появлялась. Вся такая беленькая и чистенькая. С бантами и в горох. В белых гольфиках и сандаликах с ромашками.
Только теперь Валюшка преодолевал три ступени подъездного крыльца, брал подругу свою драгоценную за ручку и, как величайшее в мире сокровище, бережно с того крыльца сводил, сам пятясь чуть впереди и глядя им обоим под ноги, чтобы «дама» (боже упаси!) не оступилась бы, не упала и не разодрала коленку, как в прошлый раз.
И шли они потом, всё так же держась за руки, к песочнице, где Валя, как и обещал, вручал лопатку Лёле, и она делала первый копок. А он стоял рядом и зачарованно любовался своею королевичной.
А потому первый, самый лучший пирожок от Марь Семённы, он принимал из Лёлиных рук, как долгожданную награду. Но сразу не ел. Садился с нею на бортик песочницы, смотрел на Лёльку и вздыхал от счастья. А она вертела головой во все стороны и глядела, как прочие ребята уминали бабушкины пирожки с фантастической скоростью мультипликационных героев. Когда пирожки исчезали, Валя разламывал свой пирожок на две неравные части и (естественно!) бОльшую протягивал Лёльке.
- Так у меня же ведь дома полным- полно их! Сам же ведь видел, сколько бабушка понанесла,- верещала Лёлька.
- Ну, и что что – дома? А это тебе – от меня,- резонно замечал Валюшка. И они, счастливые, оба, ели свои половинки. Только Лёлька быстренько, чтобы продолжить игру, а Валюшка медленно, чтобы потом сказать ей:
- Ещё хочешь? На, я наелся уже. Даже слишком…
И Лёлька доедала, а Валюшка не сводил счастливых глаз с неё.
… Вторую Лёлькину бабушку звали Анна Яковлевна. И в гости к ней она всегда приезжала на машине, за рулём которой сидел специальный водитель, который, когда машина останавливалась возле подъезда, быстро выбегал из неё, открывал перед Анной Яковлевной дверцу и стоял с почтительно склоненной головой, пока та выходила.
Приезжала эта Лёлькина бабушка всегда в шляпке, на которой обязательно были или какие-нибудь цветы с ягодами, или даже бабочки. Такие же, только побольше, цветы или бабочки, были и на её платье. И, если Валюшка был с Лёлькой недалеко, он чувствовал, как от Анны Яковлевны веет какими-то горькими и жаркими ароматами. Он знал, что это духи. И у мамы Валькиной духи, конечно, были, но это были совсем иные, от которых Лёля в его глазах становилась ещё прекрасней, хотя духами пахла её бабушка.
Анна Яковлевна грузно покидала машину, расправляла свои античные плечи, чуть прищипывала Лёльку двумя пальцами за щёку и потом всегда спрашивала:
- А это твой новый кавалер?- и указывала бровями на Валюшку.
Ответить Лёлька никогда не успевала, потому что Анна Яковлевна уже плыла к подъезду, дверь которого опять придерживал дяденька-шофёр.
Лёля с Валей смотрели ей вслед, а потом Лёля всегда говорила:
- Это она так-кая потому… (слово «такая» всегда у неё получалось со всхлипом), что мой дедушка начальник. А бабушка – дедушкина жена… ( и обязательно добавляла)- патамушта…
И шли они назад, на свою детскую площадку, в свою песочницу. И тут же про Анну Яковлевну забывали. «Патамушта» Лёля оставалась Лёлей, хоть при дедушке-начальнике и бабушке в цветах и бабочках, хоть нет.
А потом дедушка-начальник выхлопотал для Лёлиного папы длинную-предлинную командировку в какую-то далёкую страну. И Лёля все последние перед отъездом дни гулять не выходила. И на Валюшкины призывы «выйдешь» даже к окну не подходила.
Когда, в день отъезда, уже у машины, они прощались, то Валюшкины губы тряслись, и ему всё время почему-то плакать хотелось. Это как когда заболеешь, и лежишь целый день в кровати, и пьёшь молоко с мёдом, а мама всё не приходит и не приходит с работы. Валюшка тогда ещё не знал, что таким бывает горе. Он всё смотрел и смотрел на Лёлю, а она вертела головой по сторонам, отчего даже её светлые кудряшки выбились из-под панамки. Когда уже надо было садиться в машину, Валюшка взял свою Лёлю за обе руки и сказал:
- Ты мне письмо напишешь из… оттуда?
А Лёля сначала сказала, что «да», а потом вдруг вспомнила и сказала, что она же ведь ещё буквы не все знает, а Валюшка даже и ни одной. Так как же она напишет, а он прочитает?..
И села в машину, и уехала.
И всё.
Теперь Марь Семённа приходит домой к Лёле, чтобы цветы поливать. Валюшка знает, когда она приходит, и ждёт её на лавочке у подъезда. Они сидят там вдвоём. Марь Семённа вынимает из своей самодельной сумочки пирожок и угощает Валюшку. Он ест с закрытыми глазами, потому что тогда кажется, что вместо Марь Семённы рядом с ним Лёля сидит. Про неё бабушка ничего не рассказывает, потому что не знает, как она там – не пишут они ей.
Это и понятно: Лёля-то до сих пор, наверное, ещё не все буквы знает…
