«ВРАГУ НЕ СДАЁТСЯ НАШ ГОРДЫЙ ВАРЯГЪ! – так и передайте флажным семафором».
Написал – буквенным набором на компьютере. Отправил. Поднял бульдожью репу повыше монитора, сощурился, хмыкнул… А поверит ли честной народ, что сам-то он грамотно отмашку по-флотски дать может?
Было дело! Была молодость – настоящая, боевая – по характеру, то есть! Хоть и в мирные времена – спасибо партии и правительству, политику которых молодой, полный энергии и сил Оглоблин правильно понимал (да – в характеристиках тогда окончательной строкой так и прописывалось – вердикт выносился: «Политику партии и правительства понимает правильно»). А тут еще и на ускорение дело пошло – как самолёт на взлёт… Вот, и приходилось разворачиваться во все лопатки. Днём – учеба в училище морском, профессиональном, ночью – работа в порту: всё по законам времени. И с радостью, и с душой!..
А учился Оглоблин и на судового моториста, и на водолаза, и на всех матросов сразу. И куда уж тут без флажного семафора – нонсенс какой-то, и бардак – совсем не флотский!
- В случае военных действий лапу на морские ведомства военные положат сразу, - вещал их мастер производственного обучения, бывший штурман, черноусый Николай Алексеевич. Добрейшей души человек (которого за глаза, с лёгкой руки патлатого мажора Толика, благодарные ученики достаточно скоро начали именовать по-простецки: «КолЁк»), блестящий знаток испанского языка.
Последнее-то штурмана рыболовного флота и сгубило…
- Залучили меня в гости на испанский рыбачок. Сели в салоне – а они там и едят, и выпивают тут же. Разговаривают, спорят, ругаются, смеются – всё одним экипажем, одной, как говорится, морской семьёй. Меня подпоили – заставили «Очи черные» петь!.. Возвращаюсь на наш траулер: все по каютам, за дверьми закрытыми, в коридорах пусто, судно как вымершее – мёртвое судно.
Списался после того рейса КолЁк на берег, благородно решив посвятить себя отныне себя воспитанию и обучению моряков нового поколения и нового мышления.
Дело своё мастер знал туго! Почти все учащиеся его группы (исключением был разве ленивый добряк Адалят) скоро таскали в кармане брюк или джинсов капроновые, с добавлением хлопка, верёвочки – привязки. Чтоб в свободную минуту, пусть даже и во всю чеша языком с товарищами, не оставлять руки бездельными от завязывания морских узлов.
- Это механическая память рук – несколько сотен раз каждый узел завяжете, на всю жизнь запомните, - говаривал Николай Алексеевич. – А вот с азбукой Морзе и флажным семафором – тут другое дело: как легко учится, так же легко и забывается. Поэтому, когда вам придётся потом пересдавать – просто пройдите накануне заново, и всё вспомнится в два счёта.
С флажным семафором Оглоблин и вправду поладил легко. А чего там: «А» - опусти флажки, да разведи на сорок пять градусов в стороны – мысленно букву эту представляя. Потом пошел «Б»- правая рука под девяносто градусов, левая в сторону вниз, а при «В» - вниз, «Г», «Д» - зеркально, на другую сторону – руку – и погнал: как на наглядном пособии изображено. Держать это пособие наглядно в голове, и буковка за буковкой цепляются – никакой космической сложности! И всё тут в подмогу. Положим, буква «Ч» - правая рука с флажком идёт вниз-вбок, левая – прямой угол: со стороны – ну, и тяжелый же «Ч»емодан!
С азбукой Морзе, конечно, повозиться подольше пришлось. Туго поначалу дело шло – как тридцать три буквы в точках – тире запомнить? Но, дело выручил разбитной Витёк Науменко из Донецка – душа группы. По общему теперь счастью, служил он связистом, и азбуку ту знал назубок.
- Так запоминать бесполезно - надо напевы учить! Каждая буква в эфире звучит, как какой-то напев. Например, «Д» - тире, две точки: доо – ми –ки. «И» - два тире: и-ди. Три точки «С»: са-мо-лет.
Полегче пошло. Всё, в общем, укладывалось ладно в голове. Только на «Х» тормозил Оглоблин. По Вите, читать четыре точки следовало, как «ха-ша-ки-пит»… Не лучше было «ха-ра-ки-ри»?
Мало, видать, этой головушке вумной, пытливой было умения вязать петлю фламандскую!..
А в общем, все более – менее справлялись. Только что, Адялят мигал лампочкой учебного телеграфного ключа хоть и увлеченно, и даже вдохновенно, но вполне бессмысленно – ничего нельзя было разобрать. А другие передавали сообщения друг другу вполне толково.
- Ви- даа-лаа, и-ди, таак, я-маал, - тут следовала ощутимая пауза в мигании лампочки накаливания, - маа-маа, у-нес-лоо, фи-ли-моон-чик, лу-наа-ти-ки, оо-коо-лоо, ноо-мер.
- Таак, оо-коо-лоо, лу-наа-тик, я-маал, ноо-мер, - пауза Вии была выдержана профессионально недолго, - чее-лоо-вее-чик, маа-маа, оо-коо-лоо.
В общем, полным ходом шло обучение…
И к экзаменам, что выпали группе Оглоблина в августе, подошли почти в полной боевой… Разве что, за Адалята недавно пришлось вызванному в училище старшему родному брату – закалённому морским трудом моряку загранплавания, - перед директором краснеть и клясться, что надо братишку до первого рейса лишь протащить – там его научат!..
- Ну чего, парни, с богом: «Врагу не сдаётся наш гордый варяг!»...
Худо-бедно, сдали все. Кроме, опять же, южного товарища, что отважно подхватил в свои руки два красных сигнальных флажка, и без каких-либо сомнений принялся ими махать – жестикулировать. Но, быстро был остановлен суровыми, насилу пытающимися скрыть смех, экзаменаторами: «Достаточно… На справку матроса – бэ-ка: без класса – вполне достаточно».
Оглоблин получил твёрдую пятёрку – так же, как принимавший его передачу, и передававший Оглоблину свою вереницу сигналов, товарищ. Признавшийся, впрочем, после потихоньку: «Какие-то буквы я только по смыслу угадывал».
Ну, извини, братишка!
Навыки те славно пригодились Оглоблину в море. С первого же рейса заделался он флагманским сигнальщиком. Существовало тогда положение – трое сигнальщиков из числа матросов должно было иметь любое рыболовное судно. И после каждого промыслового рейса обязана была сигнальная троица сдавать экзамен в службе штурманов. Серьезное дело – не придёшь, весь экипаж премии лишится.
Памятуя своего дорого мастера профтехучилища, Оглоблин на безрыбье частенько вспоминал флажной семафор на упаковке в рыбцехе, под понимающие взоры снующих в машинное отделение «кочегаров». В качестве внутренних судовых привилегий, сигнальщики вообще-то освобождались от стояночных вахт в порту – в качестве поощрения. Но, к Оглоблину, из-за его покладистости и любовью к флажкам и ключу, это сплошь и рядом не относилось – так же стоял он вахты, и на то не роптал: невеликий, и даже полезный труд для моряка-то настоящего – не будет Оглоблин сигнальным делом прикрываться. Тем более – в радость ему всё это было…
С директором училища Оглоблин столкнулся в порту спустя несколько лет. Крепким, как водится у моряков, было то рукопожатие.
- А я в службу – сигналы сдавать.
- Вот видишь! – с неподдельным энтузиазмом воскликнул директор. – Вот тебе и польза практическая от знаний наших: не сдашь – весь экипаж деньги потеряет.
Никто денег из-за Оглоблина не потерял ни в тот раз, ни в последующие – с полпинка тот миссию свою, дюже ответственную, выполнял. Впрочем, скоро сигнальщики оказались без надобности – закрыли эту ненужную, по новым временам, лавочку. Пережиток, понимаешь, советского прошлого. Мастер производственного обучения Николай Алексеевич тогда переквалифицировался в бизнесмены средней руки. Но, так как привык во всём действовать и поступать открыто и честно – без малейших шансов на успех его предприятие было. Начал, говорили, попивать. Ездил в автобусе, где с Оглоблиным в последний раз они и повстречались.
Эх, Колёк, Колёк!..
Витя с Толиком сразу по окончание училища ломанулись на Камчатку, где зарабатывали огромные деньжищи, пока Оглоблин не потерял друзей из виду. Спустя уж пару десятков лет дошли худые вести про одного одногруппника, которому харакири Оглоблин, видимо, накаркал: зашибал тот на краболове бешеные деньги, но и пили там по-черному…
Удивительно, но именно умение вязать фламандскую петлю руками, в том числе, хранило голову Оглоблина от любых черных мыслей даже в самые тяжелые и, казалось, беспросветные времена. Как и знания флагманского сигнальщика – только в памяти чуть оживить: «ВРАГУ НЕ СДАЁТСЯ НАШ ГОРДЫЙ ВАРЯГЪ!» - так и передайте флажным семафором!
