Юля пришла в нашу школу в 8 класс. Пришла из соседней, через дорогу которая. Вначале меня посетила её мама и рассказала, почему переводит дочь. Обычная школьная история: повздорила с ребятами в классе, конфликт затянулся, в него втянулись учительницы… Короче, надо было уйти. Вот и ушли. Сначала ушли, а потом стали подыскивать школу. Поэтому уже две недели девочка сидела дома. Наконец мама заволновалась и приняла участие в судьбе дочери.
- Конечно, пусть приходит,- сказал я.
И на следующий день она уже пришла в мой 8 «Б» и села за последнюю парту в третьем ряду. Хорошо видел выражение лиц девчонок моих, красивых, умных, как на подбор, и высокомерных. Учителя этот мой класс называли спесивым и заносчивым. Наперебой говорили мне в учительской, что идут на уроки туда, как на Голгофу, потому что люди за партами подобрались всё непростые, въедливые, внимательно следящие за тем, ЧТО и КАК говорят учителя. А я знал их с 7 класса, и мне они нравились. Нравились именно независимостью своею, непокорностью и какой-то ученической и человеческой дотошностью. Ничего и никого не хотели принимать на веру. Я понимал, что именно из таких и получаются люди настоящие, самостоятельно думающие, независимые.
Когда Юля пришла в класс и села, я сразу понял, что она – не наш человек, не из 8 «Б». И одета в какие-то яркие «распашонки», и косметика какая-то вульгарная, и глаз заискивающий, робкий. Подумал тогда ещё: «Мои девы этого не простят…»
И не простили.
Вижу, через несколько дней стали эдак тонко её подкусывать, умилительно-нейтрально с нею заговаривать. Понимаю, что готовят «облаву» на человека. А каждый из нас знает, как больно могут сделать, когда «ОНИ против меня». А мои особенно. Да ещё и возраст такой, когда «ничего не страшно, никого не жаль».
Ох, да и как же я не люблю именно 7 – 8 класс! На первом собрании в учебном году в 7 классе говорю родителям: «Мы вступаем с вами в трудную пору, в трудный возраст». А в 8 классе начинаю с того, что сообщаю: «Тааак, трудный возраст мы уже пережили. Начинается САМЫЙ трудный…» Шутка всегда срабатывает, все смеются. А потом, уже через несколько лет после выпуска, встречая меня где-нибудь возле школы, говорят те самые родители: «Ох, как же вы были правы!.. Но вот сейчааас… такое началось…» Одним словом, никогда не бывает нетрудно рядом с детьми. Моей маме скоро 81. Живёт она со мною. Уже плохо ходит. И часто, вечерами, сядет, опершись на тросточку, без которой уже не обходится, и тихо так говорит: «Ох, как же трудно с тобою. Когда же закончится у тебя переходный возраст…» Я всегда затрудняюсь с ответом, потому что мне скоро … 56…
Ладно, что это я всё о себе да о себе. Я же вам о Юльке рассказать хотел.
Ну так вот, она, конечно, сама во многом виновата была…
А была она смазливенька той стандартною смазливостью девочки, которая начинает превращаться в девушку. В девушку, перспектива которой – среднестатистическая: так, ничего, с годами станет одной из тех, которых «рупь ведро» на каждой улице каждого российского города. Ведь наши-то женщины какие? Это не яркие украинки, от которых при встрече упасть можно, сломав сразу две ноги. И не туманные «Олеси»- белоруски, от которых веет нездешним, утончённым и таинственным. Наших дев и женщин не сразу разглядеть можно… Потому, наверное, и стараются, чтобы - «сразу»: раскрашивают себя и одевают так, что за версту порою видно (даже где-нибудь в Турции или Египте!) – вон, точно, русская идёт…
Вот Юлька наша новенькая такою именно и была. На её беду у неё ещё и богатый отец - умывальников начальник и мочалок командир (торговал сантехникой в нескольких собственных магазинах). Хуже всего было то, что с мамой Юлькиной были они в разводе. А как известно, русские мужчины наши – это ещё экстравагантнее, чем наши же русские женщины. В ситуации, подобной Юлькиной, наш брат от души старается доказать всем (но прежде всего самому себе!), что он – человек порядочный, и есть у него святые вещи в жизни. Ребёнок, например. Вот и папа Юлькин так думал. И поступал соответственно: и наряжал, и баловал, и к морям тёплым 2 раза в год вывозил, и деньгами щедро субсидировал. Словно откупался.
Месяца через два после прихода в наш класс, случился её день рождения. Я-то понимал, что у неё шло всё от чистого сердца, потому что видел, как восторженно смотрела она на моих умниц- девчонок, как практически с открытым ртом слушала ответы на уроках моих парней-интеллектуалов… Одним словом, позвала она весь класс отмечать тот день рождения в кафе. Я-то понимал – негодяи мои не поняли! Так, знаете ли, слегка пожали плечиками, кривенько улыбнулись и – не пришли в кафе, ни один. И сидели мы за столом вчетвером: сама виновница торжества, её родители и я. Родитель, правда, довольно быстро откланялся (поехал на Курскую-товарную встречать очередную партию унитазов), вскоре то же самое сделала и родительница ( то есть, убыла неведомо куда, не за унитазами, конечно). А мы с Юлькой сидели, говорили о тяжёлой доле современного школьника, о нашем классе. Перед тем, как распрощаться, она меня попросила:
- Можно, я завтра в школу не приду?
- Можно,- ответил я.- Но только завтра…
И не пришла. А я пришёл и сразу по глазам, слишком честным, понял, что ждут они от меня, что вот начну им «сало под кожу заливать». И понял, что нельзя этого делать. Сказал только одно:
- Прошу вас, не глумитесь над человеком. Оставьте её в покое. Не нравится? Не дружите с нею, но и не трогайте…
Открыл книгу и начал читать им «Капитанскую дочку». С самого начала. Прямо с эпиграфа:
« Береги честь смолоду (пословица)».
Пожалуй, лучшего урока в жизни моей не было.
С какой же благодарностью я вспоминаю тот мой класс! Они всё поняли. И соответственно стали себя вести. Спокойно. Достойно. Благородно.
А вскоре у Юльки и подруга появилась в классе. Наша сердобольная Юлька Иванова как-то однажды села с Юлькой Петровой за одну парту, да так и осталась рядом с нею до самого окончания школы.
Надо сказать, что обе они друг другу необыкновенно подходили, как-то гармонично дополняли одна другую, тихая и задумчивая Иванова и вульгарно-экспрессивная подчас Петрова.
Петрова требовала полного соучастия в своей жизни. И Иванова соучаствовала: давала списывать, оценивала петровских кавалеров, мирила подругу с очередным из них, забирала её к себе ночевать, когда та, «в очередной раз и навсегда» разругавшись с мамой, собиралась уйти жить в новую папину семью. Надо отдать должное терпению и целеустремлённости Ивановой. Она постепенно превратила Петрову …в изумительную красивую и тонкую девушку. Куда-то ушли яркие тряпки и броская косметика, появился внимательный взгляд, неторопливость суждений, плавная женская грация.
Глядя на эту пару, я чувствовал себя Песталоцци, Гербартом и Сухомлинским в одном лице.
А дальше всё было обычно. Они закончили школу. Горько плакали на последнем звонке. Уже не очень горько – на выпускном. Клялись в вечной дружбе друг другу и мне. И расстались, для того чтобы всё реже и реже встречаться и перезваниваться, чтобы жизнь обняла их своими равнодушно-безжалостными руками, прижала к своей груди и превратила в… «население»… «электорат на выборах»… «плебс»… «граждан»…
А ко мне пришли другие, которые поначалу мне ревниво не нравились, потому что все сравнения с предыдущим классом были не в их пользу. Но постепенно и они стали дорогими и близкими сердцу.
И уже через много-много лет как-то на улице встретил я Юльку. Только Юльку Сидорову. Но из этого же нашего класса. Обрадовались мы друг другу чрезвычайно, оба даже не ожидали. Сели с нею в каком-то летнем кафе, и она, захлёбываясь, рассказала мне.
« Как жаль, что я не писатель. А то непременно написала бы историю двух наших Юлек, Ивановой и Петровой. Да! Вы же наверняка ничего не знаете про это…
Как ни странно, но Иванова рано вышла замуж, через год после школы. Мужем её стал, с одобрения Петровой, естественно, какой-то выпускник философского факультета МГУ, казавшийся нам всем тогда ужасно старым. Ему года 23 было. Дети у них пошли практически на другой день после свадьбы. Спроворили троих!
А Петрова всё не выходила и не выходила замуж. Занялась бизнесом. Да так, знаете ли, всерьёз, что через несколько лет уехала на Мальту, кажется, где открыла сеть отелей.
А ивановский муж оказался тряпкой и прожектёром. Я только потом узнала, что после свадьбы он взял фамилию жены, потому что собственная у него была просто неприличной: Писикин. Представляете? «ФилосОф (она сделала ударение именно на последнем слоге!) Писикин»!!! С такой фамилией нужно было застрелиться, даже не дожидаясь получения паспорта. Это хорошо, что он не стал основателем философской школы. Представляете, как бы это было унизительно для его последователей: после Толстого остались толстовцы. А после Писикина? Писюганцы?...
Сначала он искал работу. Потом поиски прекратились, и он начал искать себя. А семью кормила Юля. Ради этого она и институт бросила на последнем курсе. Затем он убедил её, что нужно продать квартиру и уехать в провинцию, чтобы там, наедине с природой, растить троих детей и создавать гармонию вокруг и внутри себя.
Они купили большой дом где-то на Урале. А через несколько лет бывший Писикин сделал так, что в том доме он остался один, а Юля с детьми вернулась к своим родителям в двухкомнатную квартиру. Примерно через полгода после её возвращения домой вынула из почтового ящика письмо, в котором какой-то уральский банк ей сообщал, что она, как поручитель, должна в течение месяца погасить невыплаченный кредит за своего бывшего мужа, который скоропостижно от чего-то там скончался. Думаю, что победил его «вечнозелёный змий» - враг большинства русских философОв (опять – её ударение), а если филосОф ещё и Писикин… то у него просто не могло быть другого выхода. Так вот, дом его продали за долги, но и этой суммы не хватило, чтобы их покрыть. Юлька должна была ещё миллион рублей. Вы понимаете, что для неё это просто запредельная сумма. Отец слёг с инфарктом. Юлька устроилась ещё на одну работу и начала платить, добившись у банка рассрочки.
И тут появилась Петрова. Сама. Никто её не уведомлял. Через столько лет почувствовала, что без неё подруга не выплывет. Приехала со своей Мальты, «дыша духами и туманами». Два часа поревела, обняв Юльку и её детей. Потом встала, поправила макияж и куда-то укатила на своей фантастической машине. Тоже на два часа. Вернулась, опять чуть-чуть поревели, дёрнули по-русски водочки вдвоём, и Петрова засобиралась назад на Мальту, сказала, что через два часа у неё самолёт. И уже на пороге Юльке в руки какие-то бумаги сунула. Обнялись. Расцеловались.
Петрова отбыла в свои жаркие страны.
Потом уже Иванова прочитала бумаги. Подпруга кредит её погасила. Через своего адвоката здесь, в России, купила ей квартиру в тихом центре и несколько миллионов (рублей, конечно!) положила ей на счёт.
А ещё говорят, что на Руси мужики перевелись!..»
|
