Апрееель… Скоро всё закончится. Учебный год я имею ввиду. Сказывается обычная в это время учебная усталость. А тут, как назло, весна в этом году ну такая славная: и солнечно и прохладно. Сухо. Радостно как-то за окном. И обычно всё, и ужасно трогательно одновременно: листочки робкие на деревьях, причёсанная по-молодому трава. А в саду соседнего со школой монастыря уже зацвели абрикосы. Невероятно красивое зрелище, почти экзотическое: невысокие дерева прихотливо изгибаются, как тела танцовщиков на картине Матисса, и каждая ветка просто укутана в воздушно-розовую пелену цветов. А рядом «плачет» уже виноградная лоза, бережно сохранённая от зимних холодов монахами: капли тяжёлого сока сочатся через сломы веток и падают на благодатную землю и ускоряют её пробуждение этим.
А совсем скоро, в мае, в кустах, что буйно разрослись в заброшенной колее узкоколейки, сначала призывно робко, а потом всё увереннее с каждым днём запоют соловьи. И так под их утренние и вечерние разливы жить хочется, вне зависимости от того, сколько вам лет, молоды вы или стары!..
Потому что поют одинокие самцы, призывая своих суженых к уже готовым гнёздам, уверяя их в своей благородной любви и силе. Ведь песня эта удивительно многозначна и богата оттенками. Это и сила страсти, заложенной в нас всех великой силой Творца, и, в то же время, декларация для всех соседей и недругов о том, что это Мой Дом, в котором родятся вскоре Мои Дети и который я буду защищать, чтобы жизнь длилась и длилась, вилась, подобно причудливой волшебной нити, выводя всех нас из запутанных лабиринтов бытия.
Хорошо думать обо всём этом. Строить планы на ближайшее и отдалённое будущее…
… и слушать стихи Лермонтова, пронизанные вольностью и одиночеством:
Кто б ни был ты, печальный мой сосед,
Люблю тебя, как друга юных лет.
Тебя, товарищ мой случайный,
Хотя судьбы коварною игрой
Навеки мы разлучены с тобой
Теперь стеной, а после – тайной…
И ребята мои слушают, слушают. И понимают всё: лица такие одухотворённые, красивые и такие… высокие… Что хочется поговорить с ними о чём-то очень-очень важном. Не мелком и сиюминутном, а о том, что наполняет содержанием не только твою жизнь, но и жизнь твоего народа, частью которого себя как-то удивительно точно ощущаю сейчас.
- А ведь знаете, Лермонтов пишет не только о своём одиночестве, но и об одиночестве каждого в этом мире. Страшно? Невыносимо трудно быть совсем одному? Кажется,- да. Наверное, об этом же думают виноградные лозы, когда «плачут» весной. И иконы мироточат тоже, видно, об этом… Но именно в такие моменты и растёт, и мудреет душа человеческая. Когда понимает, что вот сейчас – это только миг, который обязательно пройдёт, и вновь ты будешь не один, вновь вокруг будут люди, как пелена из цветов на ветвях цветущих абрикосов.
А ещё, мне кажется, могут одновременно думать о своём одиночестве целые народы. Наступают такие моменты, когда вот все заняты делами будничными и повседневными. А где-то, в самой своей сокровенной глубине, у каждого всё одна мысль – нет никого вокруг… одни мы, совсем одни… наедине со своею бедою…
Я почему-то чувствую, что именно сейчас думает так Украина. И далёкая красивая Сирия думает о том же. Как же трудно сейчас тем людям, даже весна им не нужна…
Звонок. И жаль, что уйдут мои дети от меня на физику, и хорошо на душе, что вот на такой звенящей хрустальной ноте закончился урок. Вижу, что и ученики мои чувствуют эту высокую сопричастность свою со всеми живущими на Земле.
Прощаемся. И они уходят. Тихо, благостно как-то, додумывая своё, чего сказать не успели, да и не смогли бы. И не нужно говорить этого. Важно самому себя допонять, чтобы жить дальше…
Заполняю журнал, выставляю отметки. И вдруг подходит к столу моему учительскому Коля Стрельников. Приятно. Потому что он один из самых смышлёных и тонких моих учеников. Подходит и говорит:
- Хороший вы человек, Борис Аркадьевич. И учитель хороший, я давно это понял. Только вот живёте всё время как бы и не с нами рядом, а в вечном апреле и мае, среди цветов и птиц сладкоголосых. Вы вот об одиночестве Украины сказали… О высоких душах страдающих там людей. Неправда это. Потомки они холуёв австро-венгерского панства. Тех самых холуёв, которые днём ручки и ножки панам своим лобызали, а ночью влезали в их спальни через окна, тайком, и резали своих благодетелей, как свиней, только за то, что, как им показалось, обидели те своих рабов вечером, накануне. Простите меня за то, что сказал вам это…
И их простите… За то, что не живут так, как вы думаете…
