Я всегда его любил. С пятого класса, когда он впервые ко мне пришёл. Маленький такой, головастенький, с синими, незабудковыми глазами и носом картошкой. И учился он всегда как-то светло и радостно. Мне нравилось смотреть на него из-за учительского своего стола, когда класс писал сочинения. Он как-то сразу отстранялся от всего, глаза ещё больше синели и смотрели куда-то далеко-далеко, через и сквозь стены, в то самое место, которое он сейчас видел и которое хотел мне рассказать: грыз ручку, чесал макушку, шевелил губами. Если наши взгляды встречались, то я прямо видел, как он с трудом выныривает из своих фантазий, быстро, мимоходом мне улыбается и снова ныряет вглубь, в то очень важное для него сейчас, что нужно записать. Иначе оно исчезнет, ускользнёт, пропадёт и никогда больше не повторится.
Я особенно дорожил такими моментами, потому что понимал, что это, без всякой натяжки, и есть процесс творчества, а мне посчастливилось его видеть.
Попробуйте когда-нибудь увидеть это сами, и вы поймёте, какое же это счастье – видеть, как творит Человек!
Во всех его сочинениях тема была, словно бы луной. Она будто бы отражалась в многограннике его удивительной души.
Он писал, нравится ли ему Маша Миронова – главная героиня «Капитанской дочки», но о самой Маше было всего одно предложение. Большая же часть написанного была об Африке, тёплом море и райских птица на деревьях, которых он никогда не видел. Но, читая, я понимал, что это всё о доброте, чистоте и верности пушкинской героини.
В сочинении по поэзии Есенина имя поэта ни разу названо не было. И не было цитат из его стихов. А был рассказ о том, как человек идёт по зимней дороге и сочиняет стихи… про цветущий яблоневый сад.
И как же я завидовал тому, что он это может, а мне даже в голову не приходило, что вот так вот можно чувствовать чужой талант.
А когда он, уже в одиннадцатом, размышлял о Платонове, то, скажу вам честно, слёзы у меня были настоящие...
Нет, это был, скорее всего, не литературный дар, а его собственная честность и удивительная открытость передо мною, перед всем миром.
Наверное, я не был к нему объективен, потому что знал, что мама у него умерла, когда самому Андрюшке было десять, а сестрам его младшим – пять и три.
На родительские собрания приходил его отец, худой, с косматыми бровями, плохо выбритый, но всё равно – Андрюшкин папа, потому что тот был его «ушастой копией».
Потом уже девчонки пошли в школу, и каждое утро я видел, как Андрей ведёт, сначала старшую, а потом обеих, и держит их за ручки. На переменах он обязательно бежал в блок младшей школы, чтобы проверить, как они там. Однажды я увидел, как одной из них он вытирал заплаканную мордашку: наслюнил сгиб своей ладони у самого запястья и протёр ей глаза.
Слушались они его беспрекословно и сидели на лавочке возле раздевалки в ожидании, когда у него закончатся уроки.
А когда он учился в одиннадцатом, папа, однажды, ушёл на работу и – не вернулся. Вообще. Уже потом позвонил и сказал Андрею, что сын уже почти мужчина и должен его понять. А ушёл он к одной очень хорошей женщине и решил строить с нею новую семью.
Тогда-то Андрей ко мне и обратился. За советом. Они пришли ко мне в кабинет все трое – Андрей и его девчонки-сёстры. И мы всё замечательно придумали. Андрей вечерами у нас в школе дворничал, а старшая из девчонок, Женя, помогала на школьной кухне мыть посуду нашей замечательной Вере Яковлевне, которая всех троих и ужином кормила. Маленькая, Лёлька, не работала, старшие её берегли, потому что была она долго худенькой и слабой. Долго-долго, а потом выросла в невероятно красивую девушку. Сейчас работает где-то в Париже – лицо какой-то большой парфюмерной фирмы. И я, когда вижу её фото в журналах, всё время вспоминаю Андрюшку, потому что удивительно они похожи.
Андрей после школы учиться дальше не стал, потому что надо было девчонок на ноги поставить. А когда обеих выучил и выдал замуж, сам тоже женился. Сейчас водит к нам в школу (тоже за ручку) двух своих дочерей, Женю и Лёлю. Скоро они ко мне учиться придут. Жду этого – очень. Потому что они ведь – и мои тоже.
Вчера утром мы с ними вместе к школе подошли. Девчонки сказали мне «дрысьте» и побежали в раздевалку. А Андрей задержал мою руку в своей после пожатия. Чувствую, сказать что-то хочет. Смотрю в его такие же синие, как в школе, глаза:
- Папа наш вернулся, Андрей Викторович. Жена его умерла, а он больной весь. Стоит на пороге, жалкий такой. И говорит мне, что если я его не приму, то он через суд заставит меня заботиться о нём. Зачем сказал? Как же я его могу не принять? Ведь он же папа наш…
Я Лёле с Женечкой позвонил. Они тоже обрадовались…
