На уроке сегодня в пятом классе мы играли в эстафету. Посадил их на два ряда, чтобы поровну было в обеих командах. Дал листок на первую парту, чтобы каждый написал однокоренное слово к слову «стол». Написал и передал следующему. Проверяю задание, читаю: «столешница», «столовая», «столица», кто-то даже «столоначальника» вспомнил с уроков литературы…
И вдруг – «ЛЮБОВЬ». Это Владька написал. Из-за него первый ряд и проиграл. Оставляю после урока, спрашиваю:
- Владь, а почему «любовь»-то?
- А я и не знаю… - отвечает, а сам всё в окно смотрит.
Там, во дворе, и вправду красота необыкновенная: парит, как летом после дождя. Это март остатки зимы из города вытапливает. Небо низкое, словно стёганое одеяло разостлали, и бережёт нас всех от преждевременного солнца, которое, если раньше, чем нужно, то утопит улицы, дома и людей в талых водах.
А Владик мой продолжает. Уже даже не для меня, а сам с собою разговаривает. В такие минуты человеку лучше не мешать – пусть выговорится:
- Я думаю, что если бы любовь везде была, то и зимы бы не было. Потому что она – тёплая, любовь. И снег бы таял, даже не долетев до земли. А под небом бесснежным жили бы люди, которые бы любили, а не претворялись, что любят.
У меня папы никогда не было. А я так его хотел. И когда мама сказала, что будет у меня новый папа, я очень его ждал. Он пришёл на праздники. Маме цветы подарил, а мне конфеты. Мы все втроём долго за столом сидели. Они разговаривали, а я на них смотрел. Маму такой красивой никогда не видел. Она молодая вдруг стала и смеялась всё. Дядя Толя тоже хороший. Он белыми зубами своими улыбается и маму смешит.
Потом он к нам ещё несколько раз приходил, и мы все вместе телевизор смотрели, а потом он уходил. Однажды пришёл и после телевизора остался – значит, стал моим папой. И стали мы настоящая семья. И долго-долго такой были. Целый, наверное, год. А потом дяде Толе, кажется, надоело в семью играть, и он перестал жить с нами, иногда только приходил. Но всё реже и реже. А потом и вообще приходить перестал.
Я скучаю по нему, очень. Но терплю, потому что ведь же я мальчик. А мама… она же … девочка… Сидит всё время у окна на кухне и на улицу смотрит. А я к ней подойду, потрогаю за плечо, а она и не слышит совсем, всё смотрит. Я в лицо ей заглянул, а у неё слёзы не текут, а стоят в глазах. Мне даже страшно стало, потому что если слёзы долго в глазах держать, они же ведь могут глаза прожечь, потому что они – горючие…
Я не знаю, что мне делать. То есть не знал, а теперь знаю. Я пойду к дяде Толе, потому что знаю, где он живёт, пойду, позвоню ему в двери, и, как только он откроет, я ему сразу же скажу:
- Дядь Толь! Ты вернись к нам, пожалуйста, потому что мы без тебя не можем. Особенно мама. Особенно ночью, потому что я слышу, что она за стенкой плачет. А утром губы красить перестала перед работой. На меня ты не траться, не покупай мне ничего, я и так проживу, без подарков, только маму люби, потому что моей одной любви ей мало. А если я вам мешаю, то я могу и у бабушки жить. Мы к вам только в гости приезжать будем, иногда.
А когда я вырасту и вы старенькими станете, то я буду об вас об двоих заботиться, буду вам утром помогать умываться и причёсывать вас обоих буду. А то ведь без нас о тебе некому заботиться…
А если он меня слушать не станет, то я к нему ещё раз приду. И ещё. Придумаю только слова самые важные, которые сказать надо, – и снова приду.
А на улице опять снег пошёл. И быстро-быстро зима вновь вернулась. Но в марте это, как известно, ненадолго. Потому что, ну не может зима быть вечной!
Ребёнок мой, маленький, с огромным сердцем, опять смотрит за окно. И я боюсь, только бы он не заплакал теми слезами, которые в народе зовут «горючими», от которых не только глаза сгорают, но сердца и души. Не знаю, любит ли дядя Толя его маму, но одно знаю наверняка: маму Владькину сын сбережёт. И ещё…
Владик вдруг перебивает ход мыслей моих:
- Только я вас попросить хотел, чтобы вы со мною к дяде Толе пошли. Вы меня во дворе подождёте. Потому что я боюсь маленько. А чего боюсь – сам не знаю…
