Зубы у него красивые были – очень. Просто как сахар колотый. И полон рот – от уха до уха. И когда он улыбался, то остаться равнодушным было попросту невозможно. Любое сердце таяло от этой улыбки. Мужчины хотели, чтобы он стал их лучшим другом. Или, если лучший друг у них уже был, чтобы он именно так вот и улыбался: светло и солнечно, честно и приветливо. Словно именно для тебя и вспыхнула эта улыбка и никого больше не озарит своим теплом и радостью. Женщины же, после того, как возгоралось на его лице это чудо, должны были бы непременно начать обмахиваться веером, если бы этот веер у них был. И просто обязаны были опускать глаза, чтобы погасить то пламя, что вспыхивало во взгляде всякой, к кому эта улыбка была обращена. Жидким сиянием начинал мерцать взор каждой, когда и без слов, в любой части земли, становится понятно, что она побеждена и уже любит.
А он словно бы и не догадывался о тех чарах небесных, которыми наделил его Господь. Будто и не ведал, что может растопить сердце и душу всякого, кому улыбнётся, что враг становится другом, а друг – преданным до гроба.
Это как солнце. Все знают, что это такое. Никто о нём не думает. Но любят все. И рады, когда сквозь белые или бурые тучи глянет оно на землю и жизнью наполнит всё вокруг.
Вот какая у него была улыбка…
А потом он ещё и начинал говорить с вами, и счастью нет предела. Голос его не рокочет и не разливается, а всегда приглушён и негромок, убаюкивающе спокоен. Это когда, знаете, как? Вот едешь ты на верхней полке плацкартного вагона. Далеко куда-нибудь едешь и уже успел привыкнуть к вагонному шуму. И начинаешь задрёмывать. Не потому что спать хочется, а потому что смотрел, смотрел в окно, и мимо плыли всё те же леса бесконечные, изредка перемежаемые живописными полянами, засыпанными неяркими нашими цветами. И уже устал удивляться и думать, «какая же славная у нас страна, как много места в ней, всем хватит…». Вот от этого обилия красоты за окном и красоты мыслей собственных и засыпааааешь, задрёёёёмываешь. И голоса в вагоне, и хлопанье дверей, и мерное дыдыканье колёс – всё сливается в милый сердцу единый звук, а перед закрытыми уже глазами всё продолжают плыть заоконные леса и поляны. И мир на сердцеее… и тишинааа… и нет никаких желаааний…
Вот как было при звуке его голоса.
И ведь говорит он с тобою о вещах самых простых и давно тебе ясных. Но говорит так, что ты снова будто бы открываешь для себя вечные истины. Говорит, что жить нужно по совести, что любить следует всё и всех вокруг, иначе жизнь скудеет и становится безжизненной каменистой пустыней, в которой даже кактусы не растут и над которой просто нет неба. Так бывает, да, когда неба нет, а просто пустота над головой – такая вот минерально неживая пустота, как свод пещеры где-нибудь глубоко под землёй, который и непонятно почему светел. Только его кто-то отполировал до звенящего отсутствия цвета. И он потемнел просто от времени, стал ещё более безжизненным и пустым. Вот чем становится душа человека, который не любит никого.
И под звуки его голоса заглядываешь в глаза его. А там душа светится. Человеческая. Настоящая. И не верить той душе нельзя. Не получается не верить, потому что…
… потому что сидит перед тобою человек, нет у которого ни рук, ни ног. И не было никогда. С самого рождения. И говорит тебе о любви и радости жизни. О вере в лучшее и в то, что счастье – оно ведь не снаружи, а внутри каждого человека. Так же как и небо есть внутри каждого из нас.
