Сегодня, с утра, все не так. Проснулся хозяин и согнал меня
с подушки, где всю ночь охранял его сон. Ладно, пойду в соседнюю
комнату, к дочери и внучке хозяина. Там посплю, в ногах.
К дивану подошел, а запрыгнуть не могу. Задние лапы не пружинят.
Толчка не дают. Стыдно как. Пришла немощь. Десяти лет еще нет,
а тело слушаться перестает.
Полгода назад, прямо на диване скрючило. Хорошо, дочка дома была.
Захлопотала. В лечебницу отнесла. Самое ужасное место, где мучат.
Еле откачали тогда. Казалось, случайность. Думал, поживу еще лет
пять.
Вернулся в комнату хозяина. На коврик лег. Его когда-то специально для
внучки купили, чтобы ползала и ходить училась. Я ее на полтора года
старше. Она, как на ноги встала, все за мной бегала, играла. Пользовалась
тем, что кусаться не умею. Лаю сколько угодно, а укусить не могу. Ручки
у нее были хваткие. Как поймает, приходится от ужаса выть. Хотела лапы
сломать, уши оторвать. Хозяин только и спасал.
С тех пор маленьких детей очень боюсь. Ее первые пять лет боялся.
Кого люблю, так хозяина. Он кормит, поит и гулять выводит. Эту
зиму я не гуляю, ногам от холода больно. Ревматизм собачий. Неизлечимо.
Камни в почках излечимы, опухоль в кишечнике излечима, цистит
излечим, железы, которыми территорию мечу излечимы, а ревматизм - нет.
Страдаю. Хозяин терпеливо убирает за мной.
«Ничего, - говорит,- главное, до весны дожить. Тепло будет, травка,
солнышко».
Дочь хозяина меня любит, только не доверяю ей. Ругает, за то, что на
пол хожу. Пусть скажет «спасибо», что не на диван. Все выгнать грозится.
Такая вот любовь.
«Максик, - хозяин зашел, на работу собрался, - иди завтракать».
Плетусь на кухню. Привычный корм. Не хочу почему-то. Ни есть,
ни пить.
Надо на пол сделать, пока не ушел. Уберет, можно будет
спокойно дожидаться ухода дочки на работу, а внучки в школу.
Тогда оторвусь. Вернутся, а все уже подсохло. На всякий случай,
заранее, под диван залезу. А то дочка, в гневе, может вонючей тряпкой
по морде дать.
Опять не получилось. Вернулся на коврик. Забылся тревожным сном.
Я только возле головы хозяина, на подушке, спокойно сплю.
Прошло два часа, и зашебаршились в соседней комнате. Дочка на
работу собирается.
«Привет, Максик, - заглядывает в комнату, - Почему не кушал?»
Вот глупый вопрос. Не хочу. Не мешай спать. Собирайся.
Будит внучку. Ходят в ванную, потом завтракают. Чувствую
каждый звук. Нож режет хлеб, колбасу, огурец, помидор. Вода льется
в кружку, кола шипит. Любит ее внучка.
Что же со мной такое? В это время, всегда, возле стола кручусь.
Как зазеваются, так на стул вскочу, и прощай, кусок колбасы.
Хозяина не проведешь, а эти клушеньки только ворон и считают.
Дочь по телефону заболтается, внучка в интернет уйдет.
Под мерный звон посуды опять забылся. Пришел в себя от
внезапно наступившей тишины. Ушли. Надо сделать то, что собирался.
Встал с трудом. Задние лапы плохо слушаются. Едва дошел до
середины комнаты. Поднапрягся. Есть немного. Но чего это усилие стоило,
в голове зашумело.
Так же, когда усыпляли. Когда камни из почек удаляли. А потом
из-за стоматита все зубы вырвали.
На воле беззубому не выжить, а дома можно. Корм позволяет.
только о еде, даже думать противно. Лучше залезу под диван и буду спать до
вечера.
Залезть не получилось, задние лапы не слушались. Ничего, заползу.
Подальше, чтобы дочка веником не достала.
Подождите до весны. Месяц остался. Потом теплое лето, грязная
осень. Нет, нужно уйти до следующей зимы. Иначе, сойду с ума от боли
в костях лап.
Хорошо заполз. Только мышцы затекли. Потянуться бы во весь
рост. Вот так, еще, еще. Сильно очень! Больно! Не надо! Ой! Ой!
Ой! Все напряглось в мозгу и лопнуло, как сгоревшая лампочка.
Пришел в себя от ощущения жуткой тесноты. Легко выбрался
из-под дивана. Бодрый, веселый, полный сил, жутко голодный.
С ходу, на стол запрыгнул. Так и есть. Хлеб с колбасой внучка
убрать забыла. Сейчас съем.
Не получается. Ни укусить, ни лизнуть. Пытался есть корм.
Та же история. Прыгнул на диван и не ощутил его мягкости.
Щелкнул замок. Внучка пришла из школы. Кинулся навстречу,
а она не замечает. Глотку напрягаю, а лай не слышен.
«Понятно, - говорит, оглядывая комнату,- Ничего, Максик, спасу
тебя от мамкиного гнева».
Сходила в ванную, вынесла тряпку и все так чисто убрала, что
у меня слезы на глаза навернулись. Подбежал приласкаться, а она
прямо сквозь меня прошла. Переоделась. Села уроки делать.
Стук в дверь. Дочка с работы вернулась.
- Чистота какая, - говорит, - Неужели, до сих пор терпит?
- Как же, - отвечает внучка,- убрала я. Под диван забился.
- Да пусть выходит, - милостиво разрешает дочь и наклоняется,
чтобы посмотреть, где я.
Так и хочется помешать ей, но что я теперь могу?
- Ну-ка, ну-ка, - и резко поднимает ту половину дивана, где я,
обычно, прячусь.
Застывает на мгновение.
- Ой! - хватается за голову,- Ой! Как же так, Максик!?
- Что такое? - прибегает внучка и застывает, как вкопанная.
- Ну почему!? - градом катятся слезы дочери.
- Он неживой? - с ужасом произносит внучка.
Как хочется их утешить. Сказать, что все к тому и шло. Что
так, иногда, бывает. Встречи, расставания.
Не могу. Пора мне. Не стану дожидаться хозяина. Его горя
я не переживу. Не смогу простить себе, что стал тому причиной.
Сквозь дверь, вниз по ступеням, на свежий воздух. Там метель,
где я стану горстью снежинок. И это будет совсем другая жизнь.
