А небо сегодня с самого утра было «какой-то старинной, тёмной, густой синевы», как писал Дон Аминадо. И такое же, как все его стихи о России: ностальгическое и далёкое. До него было даже дальше, чем, скажем, от Парижа до Липецка. Всё время хотелось грустно улыбаться и говорить о прошлом, хорошо, тепло и тоже грустно. И думать о его невозвратности, в то же время радуясь, что не вернётся уже никогда то трудное и тяжёлое, что в этом прошлом осталось.
А трудного много за плечами. Он ведь сначала с мамой в коммуналке жил, в одной из восьми комнат, в самой маленькой, девятиметровой, которую шкафом перегородили, чтобы у мамы и Игоря был свой угол. Игорю достался больший, у окна.
Отца у Игоря никогда не было. Когда он, став постарше, спрашивал маму о нём, она всякий раз отмахивалась и отвечала:
- Нет у тебя отца. И не было никогда. Ты – мой только, мамин сыночек…
И снова склонялась над электрической лампочкой, на которую был натянут его носок, что она штопала в это время.
Она вообще никогда не сидела без дела, всё время была чем-нибудь да занята. Даже когда они вечером садились с нею у репродуктора и слушали очередной спектакль «Театра у микрофона», она всё время что-нибудь шила или пришивала, вязала или латала.
А он в это время ничего не видел и не слышал вокруг, охваченный переживаниями мальчика Васи, который ходил к своим друзьям Валеку и Марусе в склеп, где они жили, и был совершенно потрясён, когда узнал, что они нищие. Или когда слушал, как маленькая Ассоль рассказывает своему отцу Лонгрену о предсказании волшебника, повстречавшегося ей в лесу. И тоже вместе с нею верил, что когда-нибудь обязательно приплывёт корабль с алыми парусами, на борт которого и он непременно поднимется.
Потом мама купила ему баян и два раза в неделю водила его на музыку, где час ждала его в коридоре музыкальной школы, сидя на стуле и сложив руки на коленях, пока под руководством учителя он пиликал: «Вот идё-ё-ёт пи-о-нер, всем ребя-я-ятам при-мер». А дома, когда он занимался, она выходила из комнаты и сидела тихонечко на кухне, чтобы Игорьку не мешать.
Когда он приходил из школы и говорил маме, что в четверг, в 19-00 родительское собрание, она всякий раз чуть вздрагивала, поднимала на него испуганные глаза и спрашивала:
- А ты ничего там не натворил? Тебя ругать не будут?..
Больше всего мама боялась, когда при ней ругались. Даже не её ругали, а просто даже в автобусе, например, пассажиры затевали мелкую склоку. Она тогда краснела вся, даже шея и руки у неё краснели, опускала долу глаза, на которых наворачивались слёзы, а голову втягивала в самые плечи, точно боясь, что её ударят.
И на двух своих работах (она работала посудомойкой в столовой рядом с домом, но денег ведь не хватало, сын ведь у неё рос, а потому подрабатывала ещё и тем, что вечером мыла полы в кинотеатре) тоже боялась, чтобы её не ругали. Потому и была всегда тиха, исполнительна и по-девичьи робка со всеми.
Когда Игорь школу закончил, им уже дали однокомнатную квартиру на окраине города. Это тёте Тасе спасибо, она выхлопотала для сестры, как для матери-одиночки.
Игорь дальше учиться не стал, а пошёл на завод, куда его опять же тётя Тася устроила. А в свободное от работы слесарем-электромонтажником время ходил в дом культуры «Строитель», где в народном оркестре играл на баяне. Здесь же, в оркестре, он и познакомился со Светой, которая сидела прямо перед ним и играла на мандолине.
Маме Света понравилась, а вот мама Свете – не очень. Потому что ей всё казалось, что мать у Игоря ну уж очень простая и какая-то забитая женщина. Света сама-то была не из дворян: лимитчица, приехавшая в их большой город всего три месяца назад из сибирской деревни и жившая в общежитии. Но прелесть жизни городской ощутила сразу и точно знала, как сложится её судьба в дальнейшем.
Через год они с Игорем поженились. Свадьбу сыграли в столовой, где мама до сих пор продолжала работать, а тётя Тася всё организовала в лучшем виде: и торжественную регистрацию в Загсе, и машину с лебедями на капоте, и кольца для новобрачных, и свадебное платье невесте и костюм для Игоря.
На следующий день Света перебралась жить в дом мужа. А так как квартира была однокомнатная, то раскладушку для мамы поставили на кухне, чтобы у новобрачных была отдельная комната.
Уже через несколько месяцев Света как-то за ужином предложила маме Игоря перебраться жить к тёте Тасе, например:
- А что? Я беременная. Когда появится малыш, нам здесь совсем тесно будет,- закончила она так и не начавшийся разговор.
Мама только опять вся покраснела и послушно закивала головой, опустив растерянные глаза.
У тёти Таси прожила она всего полгода, потому что сменившая уже нескольких мужей сестра её опять собралась замуж, шутливо говоря, что этот будет у неё «N- минус первым мужем».
Мама тогда начала хлопотать, чтобы ей дали хоть комнату в общежитии, потому что домой вернуться она уже не могла, ибо долгожданная внучка уже появилась на свет. Её тоже назвали Светой, в честь супруги Игоря. Это Света так решила. А потом поставила об этом в известность Игоря, хотя он-то хотел назвать дочь в честь мамы Екатериной и уже говорил об этом с мамой. Когда та услышала о таком щедром подарке, то даже прослезилась и сказала сыну «спасибо». Когда же он сказал маме о том, что всё же будет «Света», мама ничего не ответила, а снова покраснела и потупилась. И было странно видеть такое почти детское смущение у пятидесятипятилетней женщины.
Игорь со Светой были очень заняты ребёнком, а потому толком даже не знали, куда от тётки переехала жить мама. Она сама говорила, что в какое-то общежитие на противоположном конце города. Потому и в гости к ней они не приезжали, хотя сама мама являлась в их (когда-то и её) дом по первому же требованию, если нужно было приглядеть за ребёнком, пока Света ходила в поликлинику или в парикмахерскую.
А сегодня утром, когда небо вот было таким «старинно-густо-синим», позвонили из дома престарелых, где мама в последнее время оказывается работала и там же и жила в маленькой комнате, переоборудованной из кладовки, и сообщили, что она умерла:
- … инфаркт, знаете ли, в её возрасте не удивителен…
