Лиля так ему нравилась! Всегда. Даже ещё когда с Лёшкой не была знакома. Она была соседкой по подъезду, переехавшей с родителями в их дом год назад. И Сергей первым с нею поздоровался, когда однажды утром столкнулись на лестнице: она спускалась, а он закрывал дверь своей квартиры. Она легко семенила по ступенькам, а в окно сзади её подсвечивало солнцем. И так это было хорошо и молодо. И аромат её духов бежал на шаг впереди неё. И казалось, что так пахнут солнечные лучи и она, растворённая в них и ими обрамлённая. И он сказал ей:
- Здравствуй, солнечная девушка…
А она хохотнула и ответила:
- И ты здравствуй, юноша из подземелья первого этажа! – и сжала в кулачок висевший на цепочке медальон в форме кораблика с алыми парусами.
А дальше Сергей ничего не сказал. А она ведь ждала продолжения и даже остановилась на мгновение рядом с ним. Он покраснел, сам почувствовал, как сильно, и, чтобы скрыть это от неё, опять повернулся к своей двери, делая вид, что возится с непослушным замком.
Она сбежала так же легко вниз и уже у входной двери подняла чуть руку и пошевелила бледными пальцами, бросив с улыбкой «пока».
Потом он её часто видел, когда она проходила мимо его окна в магазин за углом. Он окликал её, распахнув окно в своей комнате, и они болтали. Поэтому он знал, что она Лиля и учится на втором курсе в архитектурном. Его Бауманка тоже произвела на неё впечатление. Говорили они… А ни о чём не говорили – об учёбе друг другу рассказывали. Может быть, поэтому так быстро и сблизились. И, когда он позвал её на день рождения в недорогое кафе в парке, она незабвенно просто ответила:
- Ага… Когда? Приду, конечно. А лучше давай пойдём вместе, ведь в одном же подъезде живём.
И пришла. И там они с Алёшкой, лучшим другом Серёгиным, с которым ещё в детский сад, а потом в школу ходили, и познакомились. Всем сразу стало понятно, что они – друг для друга. Вот одинаковые совершенно были, хотя и такие разные.
Лёшка широкий такой, с большой головой и густыми бровями, с крепкими мужскими руками, покрытыми пушком молодых волос. Волосы торчали у него и из-за всегда расстёгнутого ворота рубашки.
А Лиля… Она совсем другая была: беленькая и белоснежная какая-то. Тоненькая везде. Со светлыми, рассветными какими-то волосами и фантастической улыбкой, словно с журнальной обложки. И совершенно удивительной делали улыбку не губы, а яркие, сияющие какие-то глаза под светлыми бровями.
Но самое удивительное было то, что Лёшка, рядом с нею, тоже казался принцем. И девчонки, с которыми оба они с Сергеем были уже давно знакомы, совершенно по-другому стали на него смотреть: матовыми глазами. А на Лилю – с завистью, хотя и улыбались, и губы колечком делали, и плечиками пожимали в ответ на Серёжкин вопрос: ну, как вам моя соседка.
А Лёшка с Лилей словно бы ничего этого не видели. И никого. А всё смотрели и смотрели друг на друга и за руки держались.
Когда Сергей сказал Лиле, что им пора, Лёшка взял его за плечо, повернул лицом к себе и сказал:
- Ты, Серёг, ступай один. А я Лилю сам провожу. Мы ещё погуляем в парке.
И пошёл Сергей один через тёмный уже парк. И чуть сладко и больно было на душе от того, что ему вот уже 21, а девушки рядом так и нет. Лиля, как дорогой приз, досталась лучшему другу. И думал он тогда, что всё равно её не разлюбит. Никогда. До самой смерти. А от чувства, что он жертвует ради друга самым дорогим, что у него было, душа томилась сладко, и немного пощипывало в носу.
Когда Лёшка с Лилей через год поженились, Сергей, разумеется, был на свадьбе. И был (тоже – разумеется) другом жениха. И поздравлял. И кричал «горько» вместе со всеми. Правда, было горько ему. Даже горше, чем тогда, в парке, когда стало понятно окончательно, что Лиля выбрала Лёшку.
И потом всё у них было как-то хорошо и правильно. Сразу после института Лёшка хорошую работу нашёл и сразу стал зарабатывать. Лиля тоже дома не сидела, хотя на семейном совете, куда и Сергея, как лучшего друга семьи, пригласили, Лёшка говорил, что она может и не работать, потому что он один прокормит. Но Лиля решила по-другому. А так как у них (аж противно!) всегда было полное согласие, то так и порешили.
Через год Лиля уже ждала ребёнка. И Лёшка его ждал, очень. Казалось, что даже больше, чем Лиля. А когда он узнал, что будет мальчик, то прямо среди ночи звонил Серёге и орал в трубку:
- Пацан!!! У меня сын будет, Серёга!!! Мой и Лилькин!!!
Тут в первый раз Серёга и понял, как он Лёшку, с его бескрайним счастьем, ненавидит. За всё – вот за всё!
За то, что Лиля ему досталась. За башку его умную и отлично соображавшую в любой ситуации. За руки его волосатые. За не родившегося ещё сына.
И когда среди ночи Лёшка опять позвонил и сказал, что сидит сейчас в приёмном отделении роддома, куда привёз Лилю, у неё, неожиданно, прямо среди ночи, пошла вдруг кровь, и она даже теряла сознание, Сергей сорвался из дому и приехал.
Там они молча пожали руки друг другу и сели рядом на клеёнчатые стулья, растянувшиеся вдоль стен больничного коридора. Так вот и сидели, сплетя пальцы и опершись локтями о колени, широко расставив ноги и глядя в пол. И час сидели. И потом ещё – час или два. Сидели до тех пор, пока к ним не вышел врач с волосами, прилипшими к потному лбу. Сразу понял, что обращаться нужно к Лёшке:
- Вы Бурматов?.. Мы не смогли спасти ни её, ни ребёнка. Да и никто бы не смог. Ей вообще рожать было нельзя – сердце слабое. И таз узкий очень. Вот…
Разжал ладонь, на которой лежал тот самый Лилин медальон на цепочке в форме кораблика с алыми парусами.
Лёшка не сказал ничего. Медленно взял из рук врача медальон и к выходу пошёл. Серёга – на шаг сзади.
В больничном дворе было ещё темно. А потому Лёшка плакал и не стыдился. И кулаками своими волосатыми размазывал слёзы по лицу. Плакал и не всхлипывал. Просто слёзы текли. Текли и текли.
Серёге жаль его было. По-настоящему. И он сказал:
- Не жалей ты о ней, Лёха. Не стОит она слёз твоих. Она ведь не с тобою одним спала, со мною – тоже. Так что не известно, твоего или моего сына мы сейчас потеряли…
… и сладко заныло под ложечкой. От мести ли, наконец свершившейся. Или от Лёхиного удара…
