Сказали, что мой давний товарищ неизлечим.
Сообщила мне об этом под большим секретом его супруга. Она сама настояла, чтобы врачи не ставили его в известность. Считает, что ему с его тонкой психикой это только навредит. Поэтому и меня попросила, как ни в чём ни бывало, встретиться с ним, пообщаться, как-то подбодрить его, но об этом ни слова и, разумеется, ни в коем случае не пить…
Ну, вот мы и встретились. От спиртного я категорически отказался, сославшись на свое неважное самочувствие. Поэтому впервые за долгие годы наших посиделок пили только чай.
Он с ходу завелся говорить о политике, об Украине, потом перескочил на свои дачные дела, хочет забор новый поставить… У меня даже мелькнула мыслишка: может, супруга его преувеличивает, не так всё скверно, человек должен все-таки чувствовать, что ему скоро каюк, а он прямо завидный оптимизм излучает…
Зато я был не в пример ему – грустен и подавлен. Не мастер я делать хорошую мину, изображать из себя бодрячка, когда на душе хреново. И это его неведение, казалось, лишь усиливало мою жалость к нему. Человека фактически поставили в смешное положение: он не знает о себе, живет, как и жил, активничает, меняет забор, а другие – знают…
Я что-то вымученно отвечал ему, а, слушая его, то и дело думал: «Зачем тебе всё это, если тебя через какой-то месяц-другой уже не будет?»
Что ему Гекуба?
Получалось, что мы как бы поменялись с ним ролями. Он был весел, бодр, без умолку говорил, а меня не отпускала мысль о его скорой смерти…
Надо было и меня тогда уж не посвящать в этот плачевный для него прогноз, чтобы нормальный разговор был, – думал я. – А так выходит какая-то игра в кошки-мышки…
– Не хотел тебе говорить, – сказал он мне вдруг на прощание. – Но вряд ли мы еще увидимся.
Я сделал непонимающее лицо, но внутри у меня всё ёкнуло.
– Болен я тяжело, скоро загнусь. Это уже медицинский факт.
– А что такое с тобой? – фальшиво произнес я. – Надо лечиться…
Он, усмехнувшись, похлопал меня по плечу, пожал мне руку и ушел.
Наш маскарад закончился.
