И умер лебедь у Бальмонта

Большой рыжий кот лежал на подоконнике и изредка жмурил медовые глаза, когда падавшее за дома солнце хлестало по ним в разрывах теней. Ещё реже он зевал, широко распахивая  розовый зев, отороченный острыми, как иглы, клыками, и тянул вперёд лапы с растопыренными когтями. А звали кота очень даже просто: Константин Бальмонт. В честь странного рыжего поэта-заики Серебряного века русской поэзии.
Так назвала его Ксения, хозяйка, когда-то страстная почитательница таких вот стихов, потому что по образованию была филологом, а сейчас просто немолодая пьющая женщина, работавшая корректором в небольшом книжном издательстве. Вот её-то возвращения с работы и ждал сейчас Константин Бальмонт.
Хотя, если честно, это у него только в родословной так было записано – «Константин Бальмонт», а вообще-то в миру он был просто Котька. И, если дальше продолжить говорить начистоту, то и не ждал он её вовсе, а просто жил своей кошачьей жизнью. Ксеню вообще никто теперь уже не ждал, но она представляла себе, что кот нуждается в ней и теперь брела с работы, чтобы насыпать ему в миску сухого корма и поменять воду.
Вот сейчас придёт домой, обиходит Котьку и сядет за столом на кухне пить водку и смотреть очередную душераздирающую историю у Малахова, которую он, конечно же, блестяще разрулит, а потом скажет: «Берегите себя и своих близких».
И Ксеня, уже почти пьяная, посмотрит на Константина Бальмонта и скажет ему: «Хорошо, будем беречь…»
А потом пойдёт в комнату, включит там телевизор и ляжет на диван…
Про очередные скачки цен на нефть, нестабильный  курс доллара и евро в связи с этим, про свихнувшуюся Украину и наши успехи в Сирии она узнает уже сквозь сон, в котором всё смешается, в конце концов, а  лица многих  станут одним лицом – лицом Игоря.
Игорь – это бывший муж Ксении, который теперь уже год скоро, как её бросил.

Когда он впервые пришёл к ним в редакцию и белозубо улыбнулся всем, кто был в этот момент в комнате, Ксения поняла, что эта улыбка – для неё одной. Потому что это – её мужчина. Тот самый, которого ждала и которым грезила, ради которого берегла себя все свои полные 36 лет, потому что знала, что он обязательно придёт, не может не прийти. И он пришёл, молодой, почти на десять лет моложе Ксении, и застал её врасплох. Она и не думала, что это будет вот так вот просто: главный редактор вошёл и представил нового сотрудника. И ему кивали в ответ на приветствие  и протягивали руки для пожатия. И только Ксения сидела на своём хлипком стуле и всё смотрела и смотрела на него не отрываясь. А потом вдруг встала, подошла и, глядя прямо ему в глаза, сказала:
- Я – Ксения и сегодня  после работы хочу пригласить вас в гости, потому что вчера пекла пирожки. А они с капустой, и поэтому вы не можете отказаться…
Он снова ослепительно-бело улыбнулся, теперь уже точно ей одной, и только кивнул головой в знак согласия.
И домой они пошли вместе, а Ксения даже не видела дороги, ступенек в подъезде и собственной двери с замочной скважиной с секретом, потому что всё время смотрела на него. Всё же остальное – просто автоматически.  А он рассказывал ей что-то без умолку. Она потом так и не могла вспомнить, что именно, потому что попросту не слышала, а  смотрела, как шевелятся у него губы, как движутся брови, как смеются глаза.
Когда она познакомила Игоря с котом, то человек  нисколько не удивился  странному имени рыжего, потому что сам был огненно  рыж и потому, что тоже любил Бальмонта, особенно его «Лебедя». И посмотрел на Ксению. Вот тут она очнулась. И так же, не отрывая глаз от его лица, прочитала:
Заводь спит. Молчит вода зеркальная.
Только там, где дремлют камыши,
Чья-то песня слышится, печальная,
Как последний вздох души…
А он опять великолепно сверкнул зубами и  продолжил:
Это плачет лебедь умирающий,
Он с своим прошедшим говорит,
А на небе вечер догорающий
И горит и не горит…

… Пирожки есть они не стали. Потому что, после Бальмонта, было  беспредельное счастье, о котором Ксения раньше даже не знала. Только поздно вечером они сидели на кухне голые, кутаясь в один плед, и ели пирожки. А Ксения так и смотрела на Игоря и никак понять не могла: за что же ей такое счастье, когда самый лучший из мужчин стал для  неё первым. И последним. Это она знала теперь наверняка.
С этим и жила почти два года, каждый день, каждую минуту. Когда засыпала вечером рядом с ним, начинала скучать, потому что нужно было закрыть глаза и его не видеть. Её рыжее солнце всегда должно быть обозреваемо – так она считала.
Она даже не стала задумываться над тем, почему Олег, её коллега, сидевший за соседним столом и отвечавший за светские новости в газете, однажды сказал ей, не отрывая глаз от вёрстки статьи:
- Ты ошибаешься, Ксень. Игорь совсем другой человек…
Наверное, она его даже не услышала, потому что в этот момент думала, как всегда, об Игоре и ждала вечера, чтобы вместе идти домой и дома тоже быть вместе. И пусть он даже не очень внимателен к тому, что она говорит. Это не важно, потому что он просто есть. И пусть, ложась в постель, он всё чаще отворачивается сразу от неё к стене и делает вид, что спит. А потом, уже ночью, несколько раз выходит на кухню, где курит в форточку. Главное ведь, что он – рядом…

… А через два почти года он ушёл на работу утром, один, и в редакции так и не появился. Она и не работала в этот день, а всё ждала его, ждала, объятая предчувствием беды и конца света. Потом, всё в этом же состоянии, пришла домой, где на столе её ждал Константин Бальмонт, а рядом с ним – записка от Игоря:
- Помнишь, как заканчивается «Лебедь» Бальмонта?.. Всё. Не могу. Извини…

И вот уже почти год, каждый день, возвращаясь с работы, Ксения пьёт водку, смотрит телевизор и засыпает, чтобы встать среди ночи, подойти к окну на кухне, прижаться к стеклу лбом, чтобы его расплавить, и читать Бальмонта:
Не живой он пел, а умирающий,
Оттого он пел в предсмертный час,
Что пред смертью, вечной, примиряющей,
Видел правду в первый раз…

… и всё равно не могла понять: почему сейчас Игорь не с ней, а с Олегом…