Он был маааленький такой человечек. И тщедушный. С бледно-серыми волосами, которые всегда торчали в разные стороны мелкими прямыми прядями. И с неяркими синими глазами в красных прожилках. Особенно от носа. Нет, особенно от висков их было много. Или, всё же, от носа? Не важно, короче говоря. Всё равно, от висков или от носа, но потому глаза казались розовыми. Это, знаете, как у белоснежных таких кроликов: нос и глаза розовые. Некрасиво это. Но ведь, если глаза - зеркало души, то душа его должна быть розовой, девчачьей такой, сентиментальной и нежной. Такой, наверное, и была, потому что его обожали дворовые собаки, которые, как только он выходил из подъезда, всей сворой бежали к нему и начинали ласкаться. Все. Разом. И нежно-пренежно. Одни припадали на передние лапы, да так, что локтями касались земли, другие тёрлись об ноги, иные прыгали, норовя лизнуть его в некрасивое лицо. А он гладил каждую из них и всех вместе и что-то ласково бурчал им. Если в этот момент кто-то оказался бы рядом, то услышал бы, непременно, что он им говорил:
- Ну, ладно, ладно, хорошие мои. Не надо так убиваться из-за человека-то. Не стОит он этого, человек этот... И тебя давай поглажу, и тебя. Славные вы люди, господа хорошие, безобидные и честные, а потому все красивые, нет среди вас ни уродцев, ни похабников. А вы вот гляньте-ка что я вам принёс!..
И совал свои некрасивые руки с обгрызенными почти под корень ногтями в карманы старой-престарой куртки.
И доставал оттуда свёрток, в котором обязательно было всё, что только собачьей душе угодно. Но псы начинали есть не сразу, не вдруг, с той жадностью всех бездомных, за которую их немножечко презирают. Было понятно, что он был для них дороже и важнее любой снеди. А это нынче редкость: люди предают сегодня и дешевле, чем за еду.
А потом они, все вместе, так же гурьбой, шли к автобусной остановке, потому что каждый день он приходил и уезжал на одном и том же автобусе именно отсюда, предварительно погрозив им всем пальцем и сказавши:
- Ладно, поехал я. А вы меня тут ждите и глядите, не озоруйте, а то и так на вас косо уже смотрят.
Говорил сразу всем, и было понятно, что видит в этот момент и обращается даже к тем из стаи, что стояли сзади.
Он садился в приходивший автобус, а собаки ещё некоторое время толклись на остановке, садясь и глядя во след ушедшему автобусу, переходя с места на место и тяжело, по-человечески вздыхая, потому что не увидят его теперь до самого вечера.
В цирковых училищах учат на все манежные специальности. Не учат только дрессировщиков, потому что в эту профессию приходят только те, кто любит на самом деле. Любит и понимает. И чувствует это зверьё сразу же, как только такой человек приближается к ним. И сразу начинает любить его. Ни за что. Просто за то, что он сердобольный. И с ангелом в душе.
А уезжал он на работу, где зимою, в теплицах, выращивал цветы, а весной, летом и осенью то, что за зиму вырастил, сажал на городских клумбах. А когда выращивал и когда расставался со своими питомцами, оставляя их на клумбах одних, то гладил по головкам только набиравшие силу цветы и просил не бояться, говорил, что будет навещать, а им ведь пора уже становиться взрослыми и жить среди людей и для них. Ещё что-то говорил, но это уж совсем личным было, и цветы никому не рассказывали, как он их напутствовал в самостоятельную жизнь. Так и оставалось это тайной. Его и цветов.
Те люди, что с ним работали, говорили, будто его цветы всегда особенно красивы и цветут долго, потому что слово он для них знает и душу в каждый вдыхает, часть своей, розовой да девчачьей…
Однажды, уже почти осенью, сажал он, кажется, настурции, которые особенно хороши были в этом году и нежно так рдели на клумбах и в вазонах, играя всеми оттенками пламени, от бордово-винно-красного, до канареечно-жёлтого, а сами всё норовили подставить мордашки, обрамлённые чепчиками цветов уже нежаркому солнцу. Из-за угла, на полном ходу вылетела машина, за рулём которой сидел не совсем трезвый человек. Он вёл машину и плакал, потому что был уже не молод, а та, ради которой он и жил два последние года, его предала.
И на заднем сидении у него лежал букет тоже осенних цветов.
Горе его было так велико, что казалось, нет бОльшего на земле. Потому он даже не заметил, как ударил самым краешком бампера прямо в висок того, в ком жила розовая душа. Он упал на клумбу, прямо лицом в цветы и задохнулся их ароматом.
… Собаки в этот вечер так и не дождались его с работы, хоть просидели до темноты на автобусной остановке. И в следующий вечер не дождались. И в следующий…
В тот год все они передохли, там, в глубине двора, на клумбе…
