Весна медленно так разгоралась…
Одну попытку она уже сделала. Прямо в середине февраля, когда ещё лежать бы да лежать снегам и куражиться метелям, особенно у нас в феврале злым. Но погода сделала такой вот кульбит, словно февраль и март – сменщики на заводе. Ну, вот и занедужил февраль, попросил март, чтобы тот его на несколько дней подменил. Он и согласился. На несколько дней. А вот с приходом календарного марта февраль всё же решил своё отработать: и задул, и замёл, и заморозил. В одночасье прекратил и капель и ручьи вдоль тротуаров. И так – почти две недели. Потом – устал, выдохся наконец. И во второй половине марта март всё же вернулся. И поэтому стал таким долгожданным.
Солнце выстрелило в небо, и оказалось, что оно у нас невозможной голубизны. И солнце наше русское щедрым может быть по-настоящему. За несколько дней лица у прохожих на улице загорели, хотя полутёплой одежды пока ещё никто снять не решился. Земля так за зиму промёрзла, что всё вбирала и вбирала в себя тепло, обкрадывая людей, и никак согреться не могла.
Но лёд в пока ещё замёрзших лужах перестал быть стеклянным, а превратился в два других исключения из правила по правописанию суффиксов прилагательных: оловянным и деревянным. Грязным и шершавым. Именно он и предупреждал, что победа тепла близко, что всё равно весна уже началась, хотя ещё и скромничает, целомудренно прячась в прохладной пока тени.
И всё это похоже было на сон или на хорошо нарисованный мультфильм, главным персонажем которого было Время.
А Люська – так, эпизодический герой. Даже не герой, а статист, которого наняли за копейки, чтобы он просто прошёл в кадре, становясь фоном для главного действия, которое разворачивалось крайне медленно и пока ещё непонятно.
Люська с мужем развелась…
Развелась, значит, даже не успев сказать ему, что беременна. И беременна так глубоко, что отступать уже поздно: ни один врач не возьмётся помогать ей в таком отступлении.
Она и плакала, сидя в пустой квартире и держа в руках свидетельство о разводе. И с матерью решила посоветоваться. Но та была, как всегда, слишком занята собой, тем более, что на её личном горизонте вновь замаячил мужчина. На этот раз её партнёр по бальным танцам, которыми она неожиданно увлеклась в свои 48. Когда Люська изложила ей свою проблему, та только плечиком повела (или пожала? Нет, всё же, всего лишь – повела) и сказала, даже не перестав наносить очередной молодильный крем на лицо:
- А чего ты меня-то спрашиваешь? Не спрашивала же, когда за Серёженьку своего драгоценного шла. А я тебе тогда ещё говорила, что сволочь он и баба. И что все проблемы, которые будут возникать в вашей семье, станут твоими, а не вашими общими проблемами. Твоими, слышишь? Так что я подменять собою твоего благоверного, теперь уже и по закону бывшего, не намерена. Я ясно выразилась? На меня можешь не рассчитывать. У меня, знаешь, у самой личная жизнь разгорается!.. Я, может, ещё тоже рожу наследника для Коки!!.
И начала удалять жирный блеск с лица влажной салфеткой, которая ещё более должна была увеличить эффект её омоложения для Константина Эдуардовича. Что так зовут маминого партнёра по бальным танцам, Люська уже знала.
А ещё Люська теперь уже знала наверняка, что помощи ей ждать не от кого точно. И что их с матерью жизнь будет катиться по параллельным, никак не пересекающимся колеям.
И встала Люська в свою колею. И Бога гневить не стала ропотом и стенаниями: сама ведь на самом деле жизнь свою выбрала.
И жила. И ребёночка уже захачивала. И даже ждать его научилась: ходила на курсы будущих мам после работы и прикупала приданое для маленького. Вернее, - для маленькой. Потому что уже было известно, что под сердцем своим, молодым и здоровым, носит Люська девочку, которую решила назвать, по их семейной традиции, несмотря ни на что, Еленой, в честь бабушки.
С матерью за все эти месяцы ожидания ребёнка они не виделись. Только перезванивались изредка. Мать исключительно формально интересовалась Люськиными делами и с некоторой паузой спрашивала, не нужна ли её помощь, боясь услышать в ответ, что нужна. «Нет, всё нормально, мама…» её очень успокаивало, и, заметно повеселев, она прощалась и клала трубку.
Уже в самом конце лета, необычайно душного в этом году, в одном из таких разговоров Елена Васильевна проговорилась дочери, что тоже беременна и что они с Кокой приняли решение рожать, чтобы подарить миру ещё одну девочку. Это уже тоже было известно.
- У тебя-то кто, кстати, будет? – между делом поинтересовалась она у дочери.
Потом уже выяснилось, что рожать им обеим примерно в одно время. Это известие Елену Васильевну даже развеселило:
- Тогда до встречи в роддоме!.. - хохотнула она в трубку, и запищали гудки отбоя.
Шуткой это не оказалось.
Они действительно почти одновременно легли в один и тот же роддом и оказались в одной предродовой палате.
Только если Люська была уже во всеоружии: готова к тому, чтобы стать матерью, то Елена Васильевна – почти в истерике. Потому что Кока оказался подлецом и мерзавцем и за несколько дней до того, как Елена Васильевна должна была отправиться в роддом, ушёл от неё и их будущей дочери. И даже отключил телефон, сказав Елене Васильевне, что хочет начать новую жизнь. Оказалось, что он на 18 лет моложе Люськиной матери.
Люське мать жаль было нестерпимо. Она даже сама не ожидала, что настолько. А потому, когда та ей сказала, что девочку забирать не будет, а оставит в роддоме, подписав все отказные документы, Люська решила, что у матери просто истерика. Вот успокоится немного, свыкнется с нынешним своим положением, и всё встанет на свои места.
Но Елена Васильевна, оказывается, вовсе не эмоционировала в этот момент, а оглашала твёрдо принятое решение.
Люська несколько раз пыталась говорить с матерью, убеждать её. Но та была непреклонна и даже почти равнодушна.
Обе родили в положенный срок здоровеньких девочек. Люськина младшая сестра была моложе её дочери на сутки…
… И тогда Люська приняла решение: из роддома она вышла, неся в каждой руке по новорожденной. В правой была Леночка, а в левой Люсенька. Люська не стала нарушать семейную традицию…
