Течёт речка в самой глубине России и зовётся какой-нибудь Рожайкой или Изгибихой. И никто про неё, кроме тех, кто живёт по берегам, не знает. Не знаменита она, одним словом. Ничем не знаменита. А нет родней её и ласковей для тех, чьи дети с ранней весны до глубокой осени бегают на речку, чтобы купаться голышом, бросив свои штаны-рубашки где-нибудь под кустом, низко-низко склонившимся над тёплыми мелкими водами.
И принимает она всех, щедро распахивает удивительно красивые заводи у берегов, усыпанных либо мягким песком, либо мелкой травкой, что зовётся в тех краях гусиной. И какой-нибудь мальчишка, накупавшийся, что называется, до синего пупка, выскочит из воды, плюхнется животом на мягкий, солнышком прогретый этот коврик и долго будет стучать зубами, пока тело его, тщедушное пока ещё, но в котором угадываются черты будущего мужчины с широкими плечами и узкими бёдрами, не напитается теплом родным и счастьем жизни…
Верка жила далеко-предалеко от той Рожайки или Изгибихи и даже ничего не знала про её существование. Рядом с её домом никакой речки вообще не было, а был старый пруд, от которого всегда пахло болотом, в котором никто никогда не купался и где жили только лягушки, тёплыми вечерами устраивавшие концерты под окнами многоэтажных домов. И когда такими вот вечерами Верка подходила к окну, то казалось ей, что нет никого в мире, только она и пруд этот лягушечий, живший своей маленькой жизнью рядом с её домом. Правда был ещё ручеёк, тоненький да хлипкий, вытекал из пруда и, тихонечко шелестя макушками травинок, припавших к самой воде, убегал, то прячась, то опять появляясь, куда-то в самый конец города или дальше.
У Верки жизнь тоже пока ещё маленькой была: двадцать лет за плечами, школа и два могильных холмика на местном кладбище, где первые даты были разными, а вот вторая – одна и та же. Это потому, что умерли папа с мамой вместе с двумя десятками других пассажиров того автобуса, который вёз их с работы домой, да неожиданно застрял на железнодорожном переезде и не смог увернуться от мчавшегося поезда… Верке тогда едва восемнадцать исполнилось, потому и не забрали её в детский дом. Так и осталась она жить, только теперь уже одна, в доме рядом с прудом, из которого вытекал ручеёк. Теперь вот сестра замуж собралась и сказала Верке, что квартиру родительскую с нею делить будет. А что там делить, господи? Хрущёвку однокомнатную? Ну как её разделишь-то?..
А в дальней речке в тот день, когда мама и папа Веркины погибли, вдруг ни с того ни с сего к вечеру вода замутилась. И весь следующий день мутной была. Это, наверное, потому, что Верка рядом с прудом тогда горько плакала.
Отплакала. Оплакала Верка самых дорогих для неё людей и дальше жить начала. И в Рожайке вода опять чистой да шёлковой стала.
Один Андрейка заметил тогда, что вода в реке замутилась. А заметил потому, что сидел на самом краешке берега и бросал в воду камешки. Бросал так, как мальчик на знаменитой скульптуре строгает палочку. Глаз оторвать невозможно – всё думаешь: что же он будет делать, когда палочка закончится… Столько тоски и покорности судьбе было во всей его позе потому, что Алёнка уехала в город, в техникум поступать, а Андрейке сказала «Жди». Вот и ждал он и надеялся и не верил, что она вернётся. А сейчас сидел на берегу с детства знакомой речки. И никого, кроме него самого и речки, в этот миг не было на всём белом свете.
А речка неторопливо дальше бежала. И где-то там, где воды её уже наполнились, потому что по дороге вливались в неё и другие ручьи да речки, и звалась она уже настоящей рекой Вычегдой, ждала своего счастья на берегу Надька – девка крепкая, курносая и конопатая. Ждала потому, что оставил Егор её с пузом и укатил на дальнюю стройку деньги зарабатывать. А младенчик внутри у Надьки уже ножками толкается, будто бы на мать сердится. И что ей делать, как дальше жить, Надька не знает. Не знает точно так же, как Сашка, что тоже на берегу сидит и на воду смотрит. Здесь Вычегда уже и Вычегдой быть перестала, а звалась Большой Рекой, потому что уже совсем рядом море было, до которого она так долго добиралась и которое Сашка даже видел вдали, если вставал на берегу на цыпочки и вытягивал шею.
Он точно знал, что там, за морем, Счастье живёт, а здесь… здесь живёт хорошая женщина Люба с двумя детьми. И Сашка её любит. Но никак этой любви его мать понять не может и Любу «стервой» и «гулящей» называет…
Так и живут люди по берегам одной и той же речки. И все не знают, правильно ли живут. И ждут чего-то. Ждут, ждут…
И сами не понимают, что это ведь не репетиция жизни, а сама Жизнь мимо них несёт свои то мутные, то светлые воды, которые скоро сольются с водами неведомых морей и океанов…
