Холод какой-то неожиданный и вдруг. Вчера ещё были клочки лета повсюду, а сегодня с самого утра всё переломилось в сторону зимы: и небо прогнулось чуть не до земли под тяжестью готового упасть снега, и ветер студёными порывами напоминает о том, что до тепла ещё так долго, что оно кажется уже бессмысленно-ненужным. Рассвет вялый, чахлый и больной той осенней простудой, от которой по всему телу разливается томная ломота, и хочется скорее уж заболеть и вылечиться, а не жить в этом предболезненье.
Сегодня Полину Андреевну заберут и снова увезут в богадельню. Это она сама попросила сына на прошлой неделе, чтобы на выходные отвёз её домой, в её старую квартиру, где прожила почти пятьдесят лет. Зачем? Сказала, что хочет помыться дома, в своей ванной с облупившимися дверями и треснувшими кафельными плитками на стенах. А на самом деле просто у окна хотела посидеть. У своего окна, откуда столько лет выглядывала, ожидая то Феденьку с работы, то Мишеньку из школы.
А потом Феденька умер, Мишенька вырос, и она осталась одна. На долгие годы. У окна, и в квартире, и в жизни. Кривые клёны за окном росли, вырастали, покрывались наростами на коре. Потом их спиливали и сажали новые, чтобы они тоже росли, вырастали и покрывались. Во дворе, на детской площадке как-то волнами, приливами появлялись дети, чтобы вырастать и уходить. И двор на какое-то время замирал в ожидании, когда выросшие дети обзаведутся детьми, и те будут снова суетиться во дворе под клёнами с наростами на стволах.
В доме для стариков двор был даже лучше, чем этот, родной. Под окнами всегда было тихо. И сад был, настоящий, яблоневый. С толстыми изогнутыми ветвями яблонь, которые весной покрывались ослепительными цветами цвета пены морского прибоя, а в августе эти цветы становились яблоками, почти райскими, от тяжести которых ветви прогибались почти до земли. А ночью всё время раздавались глухие мягкие удары. Это яблоки падали в траву… Красиво потом было, утром, когда они показывали свои нежные красные щёки из зелёной щетины газона. И мокрыми были от росы эти щёки, словно от слёз. Но всё равно дома, во дворе с клёнами, было лучше, потому что это был дом. А дом – часть жизни человека. Или даже сама жизнь, о которой нужно заботиться и которую нужно создавать. В богадельне же ни о чём заботиться было не нужно, потому она и не могла ни для кого стать домом.
Полина Андреевна здесь оказалась потому, что Мишенька однажды сказал ей, что ему стало трудно жить на два дома – свой и мамин, и лучше будет, если она переедет жить в дом, где много её ровесников, где будет с кем поговорить. А потом ему сказали ещё, что там есть хор, где мама сможет петь с такими же, как она, когда ей будет скучно. К себе Мишенька маму конечно взять не может, это и понятно: в трёхкомнатной квартире, где живут четверо, тяжело найти место для пятого человека. А мамина квартира пусть стоит пока закрытая. И сама мама всегда сможет туда приехать на несколько дней, если захочет. И Мишенька сам привезёт её и отвезёт на собственной своей машине. Вот скоро он приедет, чтобы отвезти её назад, в яблоневый сад, где яблоки уже давно собрали…
Три дня назад, когда он с Феденькой, внуком, приезжал за нею туда, чтобы отвезти домой, как она и просила, Полина Андреевна услышала, когда шли по коридору к машине, как внук сказал сыну:
- Я не хочу, чтобы ты жил в этом доме!.. Ну, когда станешь стареньким, как бабушка...
И обнял его, и уткнулся лицом ему в живот, потому что выше не доставал: ведь десять ему всего...
Полине Андреевне больно было за сына. Она стояла сзади, смотрела на него и видела, как дрогнули его плечи, обвисли сразу. И постарел он, стал похож на её соседей по богадельне…
