самоубийством.
Подняться выше и обойти боевиков поверху тоже не удалось. Мешал ураганный огонь "эдельвейсовцев"!
Укрывшись за камнем, мы осматривали склоны гор, обдумывая план действий.
- Вызывай "Шквал"! - решил я. - Доложим обстановку.
Когда погранотряд откликнулся, я взял микрофон:
- Я - "Газета"! Ладыгин убит! Беру командование на себя! У нас - пять "двухсотых", у Мамырова - трое. Восемь - "трехсотых"! Направьте "Лену"!
Через пять минут рация прохрипела:
- "Лена" не придёт! Сейчас будет работать артиллерия Минобороны! Всем - в укрытие! До утра не двигаться!
И точно, вскоре раздались гулкие взрывы.
Среди ярких вспышек и густого дыма вверх летели размолотые мощными разрывами деревья и каменные ошметки.
Но все это великолепие было очень далеко от нас. Далеко и от Кокшина, ожидающего подмоги.
Мамыров взял рацию:
- "Багор"! Как слышишь? Оставаться на месте! Приказ "Шквала"! Оставаться на месте. До утра! Как понял?
Рация ответила:
- Вас понял!
- Организовать круговую оборону! Выставить наблюдение! Сержанты знают! Как понял? Сержантам прикажи!
Капитан повернулся ко мне:
- Кокшин ничего не умеет! Он минометчик! Его учили только одному - управлять огнем минометов. Ну ничего! У него в группе - хорошие сержанты, помогут! Подскажут, где выставить пулеметный расчет, чтоб "бойки" не подкрались!
Ночь, как обычно в горах, свалилась внезапно.
Мы с капитаном расставили посты, установили на тропе сигнальные мины.
Можно было подремать до утра. Но мне не спалось.
Сжимая автомат, я тревожно вслушивался в шепот гор.
Вглядываясь в чёрно-синий бархат неба, в огромные молочные созвездия, я вспоминал не сегодняшний бой. В голову почему-то упорно лез рассказ моего деда Петра. О страшной трагедии 1942 года.
Тогда их полк шёл через калмыцкие степи освобождать Ростов-Дон.
Шли только ночами. И сияли над ними такие же огромные лохматые звезды и сказочные созвездия. Перед рассветов – спать.
И пришла беда.
Предутренний сумрак неожиданно разорвал скрежет танков.
Немецкие танки мгновенно атаковали спящий батальон.
Пройдясь смертельным железным катком по мелким окопчикам, они раздавили пятьсот солдат! Пять сотен молодых здоровых ребят, только-только окончивших школу!
Представив их, растерзанных и перемолотых железными гусеницами танков, и вздрагиваю. Как наяву передо мной - рыкающая железная махина с крестом на борту. Чуть ниже по борту - эмблема бурого медведя.
Вот уже танк лязгает гусеницами совсем рядом!
Сейчас, бл..дь, раздавит!
Я вздрогнул и открыл глаза.
Надо было отвлечься!
Внимательно посмотрел на холодный звездный шатер, выискивая ковш Большой Медведицы!
Поеживаясь от ночного холода и пронзительного ветра, я толкнул в бок Мамырова:
- Капитан! А ты умеешь находить Большую Медведицу?
- Конечно! Только у нас не так. Причем здесь медведь? В Казахстане это - Жетыкаракшы.
- Похоже на туркменское "гаракчи", разбойник!
- Да! Говорят, что это души семи разбойников. Они днем воровали, а ночью каялись в своих грехах. Как умерли, так превратились в семь звезд.
- Слушай! Только сейчас сообразил! У нас на Дону эти звезды называют "Ковш". Странно! Откуда взялось название "Большая Медведица"? У нас в станице река так и называется - "Медведица". А почему созвездие так назвали, непонятно. Наверное, из других народов пришло.
- Наверное. Но казахи так не говорят.
Чуть помолчав, я спросил:
- А Полярная звезда у казахов есть?
- Конечно! Только называется Темирказык. По ней определяем направление на север!
- Ого! В Туркмении "Демиргазык" и есть "Север"!
- Да все тюркские языки похожи! Если знаешь туркменский, нигде не пропадешь!
Я улыбнулся:
- Знаешь, я тоже казах!
- Да-да! Какой же ты казах? С голубыми глазами, и казах?
- Точно, казах! Меня в Туркмении вычислили. Послушай вот. Ехал я в поезде из Ашхабада. В купе - пожилые туркменки. Решил я потренироваться в туркменском языке. Изучал тогда по словарю. А в словаре этом, сёзлуке, было много загадок. Вот я и начал по-туркменски загадывать эти загадки. Туркменки смеялись моему акценту, но понимали. И я понимал их. А потом одна и спроси меня: "Сен миллетим ким?"
- А! Кто ты по национальности!
- Точно! Я говорю, что казак, родом с Дона.
Туркменки, поглядев на мои слишком широкие глаза, недоверчиво покачали головами: "Ек! Сен, мегерем, татар!"
- Нет, ты, наверное, татарин! - перевел мне капитан.
- Точно так! Я сообразил, что "казах" у туркмен читается именно как "Газак". В общем, стал я казахом! Так что я - твой соплеменник!
- А в Казахстане ты был?
- Знаешь, только случайно не попал! После военного училища меня туда направляли, на китайскую границу. Но афганская война помешала. Срочно перебросили в Туркмению, а оттуда - в Афган.
Мамыров вздохнул:
- А подполковник Ладыгин служил в Казахстане! По-казахски хорошо говорил! Жалко, погиб! Может, "бойки" его порезали всего!
Мы замолчали, думая о Ладыгине и вообще о странностях военной судьбы.
Мамыров вдруг спросил:
- У тебя позывной "Газета"? А почему?
- Долгая это история! - усмехнулся я. - Я вообще-то подполковник. Срезали мне звание, срезали. А сюда отправили в ссылку. Должность у меня была - корреспондент. По всему Северному Кавказу. От Москвы я работал, от газеты "Граница". Рассказывал о махинациях тыловиков, о расстрелах на границе. Вот и прижали меня, начали шить "уголовку". Донос написал полковник Петровкин. Что я хотел их взорвать нахер. "Уголовку шили". Умные люди посоветовали вместо "уголовки" - понижение в звании и ссылку.
- Прям как Лермонтов! - уважительно сказал Мамыров.
- Эт точно! - согласился я.- Царским генералам правда тоже не нравилась. Прошло двести лет, а правда опять не нравится! Вроде уже не царские, а рабоче-крестьянские енералы! А мысля у них все та же - как спрятать правду! Один так очень меня удивил. Это когда я корреспондентом был. Прилетаю к вам на Тусхарой. А здесь - главный "политрабочий" из Москвы. Иду представиться, как положено по Уставу. А он мне: "Как-как фамилия? А, Илюшкин! Это который плохие статьи о погранвойсках пишет!"
- И в чём это "плохо"? - заинтригованно спросил Мамыров.
- Вот-вот! И я спросил тоже. А генерал отвечает - мол, написал о вшах в Итум-Калинском отряде.
- Так они на самом деле есть! - удивился Мамыров.
- Вот и я сказал генералу так же. Может, говорю, я ложь высказал, или напутал чего. Генерал морщит свой узкий лоб, вспоминает. Потом говорит: мол, все, конечно, правда. Но писать не надо.
Мы помолчали, вглядываясь в черную бездну огромного неба.
Мысли мои перекинулись на Лермонтова.
Точно так же, как мы сейчас, он лежал и смотрел в черное небо.
И думал о странности бытия и странностях войны.
Как там он написал о чеченцах, сражающихся с русскими войсками? Ага, вот:
"Нам был обещан бой жестокий.
Из гор Ичкерии далекой
Уже в Чечню на братний зов
Толпы стекались удальцов".
Мамыров, похоже, думал о том же.
Он встал, помахал руками, сделал несколько приседаний. И задумчиво сказал:
- Ничего здесь не меняется. То одна война, то другая!
Странно! Я тоже об этом думал! Знаешь, как Лермонтов пишет в своем "Валерике"?
Не, не помню. А что там?
Тихо, с выражением я продекламировал строки об удальцах.
И добавил:
- Сто пятьдесят лет прошло! И что изменилось? Опять на братний зов стекаются суровые люди.
- Ну да! - скептически хмыкнул капитан. - Сейчас все по-другому! Ичкерийский спецназ "Эдельвейс" пришел! Не с берданками, как у Лермонтова. С огнеметами и гранатометами!
- И ПэЗээРКа! - усмехнулся я. - Знаешь, что мы нашли у боевиков? Зенитные комплексы! По нашей "вертушке" долбанули. Не попали, правда. Еще одна странность: у них была карта Генштаба Минобороны РФ с грифом "Секретно"! Откуда карта? Кто-то продал?
- Предатели продали! - возмущенно сказал Мамыров.
Хорошо что напомнил! - воскликнул я тихо. - Я ведь писал о таком же предательстве. В Ставрополе, штабе погранокруга. сидел скромный прапорщик-картограф, и скромно продавал топографические карты Чечни, со всеми обозначениями - засад и всего прочего. Продавал секреты прапор, а предателем стал я, рассказавший в "гражданской" газете о предательстве.
- А нам не доводили об этом! - удивленно сказал капитан.
- И моя родная газета, "Граница", тоже не опубликовала! Редактор мой, Личман, наотрез отказался печатать. Мол, позор погранвойскам это. Моральный дух солдат упадет, бл..дь!
Мы замолчали, раздумывая о своём.
Мамыров зевнул:
- Давай спать! Утром опять бой!
"Вот нервы! Настоящий джигит!" - подумал я уважительно.
А сам опять не мог уснуть.
Как только закрою глаза, сразу вижу своего деда Петра в 1942 году.
В ровной как стол калмыцкой степи на него неумолимо прет страшная махина танка. Прет прямо по мелким окопчикам, где молча погибают молодые солдаты.
А сейчас я, его внук, тоже участвую в настоящих боевых действиях. И смерть точно так же, как в 1942 году, кружит над полем боя, собирая свои жертвоприношения.
Странные совпадения!
За что такое нашему народу? Точнее, всем нашим народам. Что за судьба у русского народа?
Каждое поколение участвует в войне. Но тогда - фашист наступал. А сейчас чего такое случилось, почему опять люди убивают друг друга?
Да уж! Еще Лермонтов сто лет назад спрашивал - какого хрена люди убивают себе подобных:
И с грустью тайной и сердечной
Я думал: жалкий человек.
Чего он хочет!.. небо ясно,
Под небом места много всем,
Но беспрестанно и напрасно
Один враждует он - зачем?
"Зачем-зачем!" - думал я, пытаясь заснуть.
Но в памяти всплывали другие мои боевые действия, в Туркменистане.
Перед глазами - раскаленные трещины глубоких ущелий Зюльфагара на стыке трех границ. Наш "Уаз" разлетается от взрыва. И мы с Иваном Дороховым отстреливаемся от окруживших нас боевиков-афганцев.
-Бл..дь! - тихо матюкнулся я, открывая глаза.
Всмотрелся в матовый черно-синий шатер неба, разыскивая ковш Большой Медведицы. И опять матюкнулся.
Заслоняя черную синь неба, передо мной возникли мрачные ночные горы Афганистана, Зардевское ущелье.
Там, недалеко от пакистанской границы, 22 ноября 1985 года попала в засаду и погибла панфиловская застава. Меня в составе десантно-штурмовой маневренной группы высадили в это страшное ущелье на следующий день.
Бой был жестокий! Первый мой бой. Тогда я был курсантом военного училища, на стажировке.
- Стажировка, бл..дь! - матюкнулся я, открывая глаза.
- Чё, не спится? - проворчал Мамыров.
Слушай! - повернулся я. - Только что дошло! Вспомнил Афган. И Зюльфагар. Бои были серьезные! Так вот. Афганцы кричали нам "Сдавайся", а вот "Аллах Акбар" - нет. Странно! А эдельвейсы только и кричат, что "Аллах Акбар". Почему?
- Кто его знает! - ответил Мамыров, зевнув. - Некогда думать под пулями. Давай спать. С утра опять воевать придется!
...Ровно в четыре утра нас разбудил треск автоматных очередей и грохот разрывов. Боевики атаковали группу Кокшина, засевшую под скальным козырьком.
- Есть "двухсотые" - ожила рация. - Нас атакуют с двух сторон!
- Держись, идем на помощь!
Мамыров посмотрел на меня:
- Ну что, в
