Воспоминания... Они, словно рыбки, то прячутся и замирают в коралловых лабиринтах, то неслышно скользят или вдруг стремительно взмывают. Оживают прежние лица, краски, звуки, возвращаются целые картины, парадом проходя сквозь сознание.
В восьмидесятые мы с мужем и маленьким сынишкой жили в небольшой коммуналке, отдельно от родителей. Я была застенчивая, совсем не решительная, но живая на подъём. Не унывала, управляясь с регулярными долгими кругами по полупустым магазинам, в поиске съестного, или многочасовыми субботними “мясными“ очередями в гастрономах, знакомых до щербинок зубов их продавцов, и, конечно, вечной нехваткой времени. Обожала нашего малыша, домашнюю возню, свою работу. Немногие друзья, книги, душевный комфорт с мужем, прогулки. Как у всех. Задумываться особенно было некогда, да и о чем в то время, собственно?
Мои родители только что купили кооперативную квартиру, которую долго ждали. С громадным коридором, вместо прежнего пятачка, небольшой, но ванной комнатой, вызывавшей у меня восхищение, “настоящей“ кухней, в отличие от их бывшей, в три квадратных метра, “перелицованной“ из Бог знает, чего. И двумя просторными лоджиями — немыслимая тогда роскошь для меня.
Мы еще не успели перевести дух после весёлых хлопот по обустройству квартиры, как пришла беда. У папы диагностировали серьёзную патологию в лёгком, причём, не сразу, что особенно мучило меня, поскольку я видела в этом и свою вину. Незадолго до диагноза, во время очередной проверки здоровья, происходившей в Москве, в соответствии с требованиями папиной работы, тамошним врачам не понравилось его легкое, о чем и было написано в заключении. Правда, довольно туманно. По возвращении домой он вдруг стал кашлять по ночам и задыхаться. Местные наши рентгенологи - специалисты по легочным заболеваниям, к которым я привезла отца, не подтвердили московских подозрений. А через три месяца, со слов больничного профессора-хирурга, всё оказалось настолько поздно, что отцу после радикальной операции профессор этот не оставлял никакой надежды. И зачем тогда надо было так оперировать... Чтобы ускорить смерть? Почти демонстративное безразличие, которое никто из наблюдавших отца врачей даже и не пытался скрывать, вызвало у меня яростное противодействие их рекомендациям не “мучить“ его ничем в, якобы, оставшиеся у него несколько месяцев.
Я не собиралась ни верить этому, ни сдаваться. Мы забрали папу, превратившегося в высохший скелет за несколько недель пребывания в клинике, и моя милая мамочка начала суетиться вокруг него, ухаживая, как за своим ребенком, угадывая любое желание и движение его взгляда. Она всегда была солнышком, освещавшим каждый уголок и всякую вещь, к которой прикасались ее не знавшие покоя руки. Теперь же мамина энергия, интуиция и наша с ней неистребимая уверенность, что все обязательно обойдётся, очень помогали папе, и он, я думаю, начал верить в это вместе с нами.
...Будущее показало нашу с мамой правоту.
Не помню, кто мне сообщил об одной дальней сельской целительнице, лечившей травой, но я получила ее адрес и совет приехать туда в воскресенье, засветло, из-за большой, сказали, популярности. Был июль, не слишком хлопотный месяц для одного знакомого владельца легковушки, и он согласился отвезти меня в Н. Об обратной дороге я собиралась подумать уже на месте.
И вот в ближайший субботний вечер, одевшись в джинсы и легкий трикотажный джемпер, приготовив бутерброды и маленький термос с чаем, я чувствовала себя вполне готовой и в ожидании машины сидела у изголовья нашей детской кроватки. Мой птенчик спал, как обычно, на животике, распластав и слегка подвернув ручки с ямочками на локоточках. Розовая щечка прижалась к подушке, которая сдвинула пухлую нижнюю губку, отчего та чуть оттопырилась и приоткрыла нежный маленький ротик. Я могла бесконечно смотреть на это мое чудо с длинными пушистыми ресницами, носиком крохотной пуговкой и совершенными отцовскими бровками изящной дужкой, с небольшим холмиком посерединке.
Наконец, машина приехала. Чмокнув на прощание мужа, я забралась на мягкое сидение, и мы помчались. В ту ночь дорога была почти пустынной, и мы просто летели, плутая только в конце, когда искали сам дом.
- Ты уверена, что обратно доберёшься сама? - Из вежливости спросил “мой шофер“, освещая фарами скопление машин рядом с дорогой.
- Здесь же должны быть автобусы, - ответила я очень храбро, но сердечко прыгнуло.
После прощания с приятелем меня обступила весьма плотная темнота. Спустившись вниз с основной дороги, я направилась к машинам и насчитала их с десяток, стоявших неровным рядом, с открытыми почти у всех дверями. Голосов слышно не было, но тут и там сверкали огоньки вспыхивавших сигарет. Я робко попыталась пообщаться с людьми, сидевшими в последнем авто, но на мое приветствие не ответили. Пришлось встать около их багажника в надежде, что недолго буду крайней, и я не ошиблась. Подъехавшие осветили меня и замерли рядом. Оттуда никто не вышел, и мне оставалось разминаться на месте, чтобы не потерять своей очереди. Осторожно отвоевав у темноты несколько метров, я коротала время в ожидании рассвета. Но каково же было мое потрясение с его приходом! Я увидела впереди себя пестрое множество легковых машин, стоявших друг за другом в цепочке. Начавшийся дождь вывел меня из оцепенения. Обнаружив, что забыла зонт, я решила где-нибудь укрыться. Отпросившись сама у себя и перебежав со своего поста к раскидистому дереву на пригорке, я принялась изучать окрестности.
Хозяйство травницы было обнесено низким забором из тоненьких деревянных стволов, обступившим его по периметру, оставляя открытыми только задворки с большим лугом, вытянувшимся вдаль зелёным ковром с рассыпанными по нему цветами. Жёлтая штукатурка старого дома местами почернела и облупилась, открывая обрешетку с дырками-глазницами. Сидевшая на доме крыша расположилась там еще плотной, но покосившейся трапецией. Чуть поодаль стояла крытая дранкой маленькая избушка, открывавшаяся во двор, оцепленный плетнём из коротких толстых брёвен. С верхушками, украшенными вырезанными фигурками, похожими на героев сказок. К избушке были привалены самодельные лестницы, тут и там горбами лежали опилки. Сам двор казался полностью забитым. Виднелись кадки, корзины, опрокинутые столы и всякая всячина. По невысокому пырею, устилавшему подход к ступенькам крыльца жилого дома, были протоптаны дорожки, разбегавшиеся во все стороны, особенно к огороду-саду, в котором, помимо многочисленных грядок с совершенно незнакомой мне зеленью, виднелись ромашки, ноготки и другие цветы. Ягодный кустарник стоял вдоль забора, уткнувшись в его стволы клювиками веток. Тут же разросся шиповник, а снаружи забора блестела серебряная облепиха. Были и яблони, невысокие и похожие друг на друга, как близнецы, и сливы с растопыренными кронами, и картошка, которая расстилалась за хозяйством по правую руку от дороги и исчезала вместе с ее поворотом. С левой стороны сияли белоснежной берестой тоненькие березы, а глубже темнел лес, соснами и высокими елками, сливавшимися вдали. Жизнь вокруг была такая густая, просто наисамая, аж дух мой перехватывало.
Дождь усиливался и вскоре под деревом стало весьма неуютно. Небо старательно освобождало себя от тяжелых туч, и трава вокруг щедро напитывалась водой. Народ сидел в машинах, изба молчала.
После десяти утра за ее дверью исчезли первые пациенты, за ними еще и еще, но до меня было так далеко! Промокнув насквозь, я созрела настолько, что двинулась искать хоть какой-нибудь навес. За поворотом чуда не случилось. Песчаная, вперемешку с гравием, дорога вилась себе и вилась, а клин поля с картошкой скоро сошел на нет и сменился деревьями. Меня подгоняли струи, больно хлеставшие по лицу. Чистый воздух, легкий шум колыхавшегося под дождем леса, таинственно поскрипывавшие ветки, множество дождевых червей под моими ногами – все это успокаивало, унимало нервную дрожь. Наконец, я вышла к какому-то местному центру, который начинался с предлинного “казенного” дома с висевшим на дверях почти амбарным замком. Блуждая по лужам, я набрела на крыльцо заброшенного здания с небольшим козырьком над стенкой. Спрятаться под ним все равно не удавалось. Джинсы стояли колом, ботинки раздулись и задрались, как черевички. Вода стекала с меня, как из прохудившейся ливнёвки у моего подъезда. Возникло ощущение полной нереальности происходившего – толща белесой водяной пыли размыла окрестные краски и очертания действительности пропали. Моя голова, как брешь, не удерживала больше ни мыслей, ни ощущений. Звуки исчезли, и вот я уже почти парила в воздухе над собственным телом, как вдруг проехавший мимо грузовик окатил меня водой. Мой стоявший у ног кулек покатился по крыльцу, бухая термосом, и свалился вниз. Придя во все чувства, я уже через мгновение мелкой рысцой потрусила назад.
Очередь сдвинулась порядочно. Вокруг по-прежнему висела тишина, изредка прерываемая открывавшейся дверью или ревом двигателей уезжавших машин. Мое сознание было благодарно вернувшемуся потоку мыслей, уносивших меня вдаль, прочь от десятков невидевших лиц, жевавших и пивших или просто застывших в своих маленьких железных убежищах. Дождь не уходил, но я почти привыкла к нему. Мои ноги и руки хлопотали за меня, постоянно двигаясь и подстраиваясь в такт его шлепкам. Постепенно я облюбовала несколько маршрутов, которыми кружила, пока не пришел мой черед.
И вот около пять часов дня меня впустили в низкую прихожую, служившую приемной, из которой женщина средних лет провела дальше, в комнату. Я ждала запахов сухой травы, отваров, ароматов деревенской печи, свеженарубленных дров. Но пахло сыростью и только. В комнате сидела старушка с потухшими глазами и бесцветными губами на морщинистом грустном лице. Бабушка почти не говорила по-русски, и встречавшая меня женщина переводила.
- После лечения врачами мы не берем, после операции - тем более!
Не зная, что делать, я замолчала в ожидании их решения и мне - таки дали “зеленый свет“. Прозвучавшие затем вопросы были так просты, что казались детскими. Уже через несколько минут наша посредница колдовала в прихожей над банками и бутылками, стоявшими в неописуемом множестве на полках шкафчиков, после чего мне щедро вручили несколько стеклянных пузырьков с жидкостями и пожелали удачи.
Выйдя на воздух с прижатым к груди скляночным пакетом, я пыталась сосредоточиться, так как, видимо, от бешеного волнения внутри меня что-то булькало, явно просясь наружу. Плотно сжав зубы и выпучив глаза для верности, я удерживалась из последних сил. В итоге меня передернуло, как собачонку после воды. Затем мое тело почти просело от слабости, но ставшие картонными брюки не согнулись, а лишь впились складками в ноги.
- Ооо!! - Собственный крик от боли избавил меня от чуть не случившейся комы.
Очухавшись, я начала вникать и в текущий момент, вполне безрадостный: местный центр проступал мутным пятном в моем ослабевшем воображении, но там не
