Киру уволили "по сокращению штатов". Объявленный сюрприз был омерзителен, так как директриса её абсолютно государственного учреждения, громогласная "держиморда", публично заявляла, что об отставке нет и речи, когда отправляла Киру в беспричинный отпуск без содержания. Это нисколько не помешало мадам, знавшей приказы из руководящих инстанций до последнего дефиса, как увядшие подробности своего обвисшего лица, уволить её в день возвращения из этого отпуска, не только не предупредив, но и презрев всё, что не давало ей на это увольнение прав. Обнаружилось последнее много позже, когда Кира разбирала ставшие ненужными документы и вспоминала патологическую неприязнь начальницы к себе.
Зарплата была маленькой и вместо денег "про запас" скопился долг, висевший на её цыплячьей шее. После уплаты текущих квартирных счетов её пособие по безработице, и без того скудное, сокращалось до неприличных размеров, на которые было невозможно жить. Работа по специальности всё не находилась, и державший Киру пятачок начал уплывать из-под ног. Наконец, лучик света лёг в её сторону и в одном серьёзном месте пообещали её взять, но лишь через полгода и всего на 1/4 рабочего дня. Отправив свою гордость куда подальше, Кирочка нанялась подрабатывать переводчиком в крошечное брачное агентство с поэтической вывеской "З РЯ". Постоянно находившейся за границей владелице было некогда закрепить всё время обваливавшуюся вторую букву. Переводила Кира почти даром, но на это "почти" удавалось купить какую-то еду. Она стала больше читать, рисовала карандашом портреты, пробовала акварельные краски и взялась делать календарь. Мотивы получались народные - от узоров, похожих на искусно вырезанные деревянные ставни окон деревенского дома - до целых сцен, перетекавших на акварельную бумагу из читаемых былин. Заодно календарь отсчитывал дни, потихоньку "двигаясь" к концу срока выплаты пособия, неуклонно таявшего, как сосулька по весне.
Однажды её задела и пребольно ударила выруливавшая со стоянки машина, из которой выскочил испуганный мужчина примерно одних с ней лет. Он подвёз её домой, потом заехал проведать, потом еще и еще. Они побывали на взморье с его сосновыми дюнами и давно забытым ею мягким светло-соломенным песком. И даже выпили вкусный кофе там, на берегу. Он стал звонить, звал на короткие прогулки за город. Влюблённости в неё не было никакой, но он ничего и не просил.
- Я приглашаю тебя поездить со мной по маленьким городам. Ты же не могла быть везде? Рыбку половим, окунька - в одном потайном местечке. Подышим лесом, а? Мне нужен человек, который любит это, как и я. С которым я бы мог поговорить. Я не со всеми могу..., понимаешь? Вот с тобой получается.
Подумав, она, наконец, решилась. Правда, сердце поскрипывало, как старый каблук.
И понеслось. Валерий находил "дикие" места, быстро ставил палатку, натягивал тент - словом, обустраивал надёжный и уютный привал. Знал укромные тропы - выходы к тихим заводям, любил фотографировать цветы и закаты, планировал поплавать по Норвегии. В её жизни появились почти горные по здешним меркам речки, с лесными склонами или "голыми" складчатыми стенками красно-кирпичной и жёлтой глины, с острой галькой на дне и небольшими валунами, выступавшими из кристальной глубины. Озёра - широкие, с шёлковой, как детский завиток, водой и причудливыми островами-холмами, похожими на большие птичьи гнёзда, куда они высаживались из самодельного катамарана. И обещанная уха из лещей - окуней с карасями, на закатах летних дней, где-нибудь на берегу, окутанном тишиной, со стрёкотом кузнечиков и паром, тянувшимся с воды. Здесь она вспоминала прошлое.
... Кира вышла замуж в 30 лет. Немногочисленные знакомые мужчины с амурными намерениями отзывов не рождали, однако одиночество в этом плане не тяготило. Она не любила шумных компаний, была безразлична к эксклюзивным домашним интерьерам, с зеркальными потолками в ванных и элитными унитазами. Ходила в картинные галереи и не ходила в модные бутики. Одевалась просто, легко носила старые вещи, не копила на машину, хорошо себя чувствовала среди родительской еще мебели в маленькой квартире, доставшейся ей от них. Избегала кухонных сплетен и диванных баталистов. Кира была воспитана в дедовской традиции служения - семье, друзьям, делу. Помогала бабушкам - соседкам по дому. Растила сына подруги вместе с ней, тяжело болевшей и единственной оставшейся из всех, разъехавшихся по миру. Читала ему книжки, водила в детские театры, на выставки и в цирк. Кормила вместе с ним кошек и птиц, выдумывала истории.
- Тётя Кила, почему мама на меня кличит? - Спрашивал Сашенька.
- Это не мама кричит, это её сердечко сегодня болит и громко сообщает нам с тобой, как ему больно. Чтобы мы услышали и пожалели. Помнишь, как ты плакал вчера, когда ударил коленочку? -
- Помню, - отвечал Сашок.
-
- А что мама тогда сделала? - Снова спрашивает Кира, сидя перед ним на корточках.
- Обняла меня клепко-клепко, - шепчет мальчик.
- Ну, так ты тоже обними маму и скажи сердечку, чтобы оно больше не плакало.
И они все втроём обнимаются и гладят, и целуют друг друга.
Иногда она мечтала. Встретить самого-самого, похожего на её отца. И вот встретила и докрасила-дорастушевала....
Валера звонил или приезжал почти каждый день, благо и бензин, и телефон ему оплачивал его "хозяин" по работе. Бывший подчинённый по уже давно закрывшемуся заводу, вышедший "в люди". Зарплата у Валерочки была на порядок больше её пособия, но это никак не отражалось на их отношениях. В маленькие кафе в Старом городе, облюбованные вместе с подругами ещё с давних времён, он не звал. Пили Кирин чай с домашним сливовым джемом из запасов Сашиной мамы.
Месяца через два последовала краткая исповедь с неожиданным предисловием к ней. Утонув в её кресле под котелком изящно изогнутого, еще советского, торшера, он вдруг поведал ей, что давно её искал.
- Я на самом деле, Кирочка, долго не мог никого найти. Знаешь, сколько молодых и одиноких баб? Прости за грубое слово... Их - тьма здесь. Но зачем мне молодая? Подарки, кольца, Канарские, там, острова.
- Но ведь не все же такие, - возмутилась она.
- Поверь мне, что все, - и он рассмеялся, явно что-то вспомнив. - Расходы — неприемлемые. Обязательств - ноль! А у нас с тобой всё скромно, но прилично, - и, сделав над собой усилие, признался: - я всё время думаю о тебе. Без конца.. Дома, в машине. Везде, представляешь? Я даже не понял, когда это началось, - закончил он с облегчением.
Кира очень старалась "представить", но его слова никак не задевали, и именно это и беспокоило. Родившаяся на речках мужская любовь выплёскивалась, как гейзер. Горячие струи бьющей фонтанчиком страсти и поездки стали тяготить её. Она много дум передумала - почему и что было не так? Весьма энергичный, он одинаково увлечённо и запросто управлялся с картофельными котелками и рыболовными крючками, самодельными лежаками и автомобильными проблемами. Романтик в душе, любил пофантазировать, обожал сплавляться по местным рекам, весной и осенью. Не умел кривляться или воспеть белизну ланит, был упрямцем и настоящим технарём. Нежно целовал её ладони, закрывая глаза. Она мысленно выстраивала объяснения, подбирая правильные слова, потому что было в Валере что-то, не позволявшее Кире причинить ему боль. Но он был не люб, и это ощущение жило внутри и уже зрело чернотой, как чагой, даже на коже, до которой он дотрагивался.
В канун Нового Года они два часа, по его романтическому предложению и по колено в снегу, липком, как лента для мух, искали в лесу ёлку для Кирочки, пока, наконец, выдохнувшись, он не сдался. Подобрав пару сосновых веток, застрявших в сугробе, они завезли их к ней домой и поехали в гости к его друзьям. По дороге Валера долго выбирал на базаре ёлку к грядущему у друзей праздничному столу и купил самую пушистую, похожую на те, которые её отец ставил дома. Воспоминания о домашних Новогодних праздниках задавили неприятное чувство, царапнувшее её, было, острым коготком.
... Детей у них с мужем не было. Привязанность к нему превратились в нежную о нём заботу и глубокий душевный комфорт. Он был немного старше её, не слишком высокий, физически развитый, темноволосый, с детской улыбкой. Амурским тигром называл себя этот умный человек, в целом - одиночка. Зачастую не выносил присутствия кого-бы то ни было рядом, мастеря веломобиль, выстругивая кухонную полку или настраивая домашнюю технику. История, философия, высокая литература. Он всё успевал. Любил джаз, притянул к этому её, и они порой вместе отбивали ногами ритм любимых импровизаций. Он часто работал дома, в сопровождении приглушённо звучащих дуг и симфоний. Работу свою обожал. Его мозг включался в неё даже ночью - она часто находила его тогда на кухне, с ручкой в руке.
- Что такое? - Одним проснувшимся глазом спрашивала Кира.
- Да-да. А? Что? - Он отвечал, не отрываясь от бумаг.
Они обменивались впечатлениями о прочитанном, испытывали рецепты деревенской кухни из допотопной поваренной книги бабушкиного тайника, посещали выставки и художественные мастерские. Часто уезжали на выходные в деревню, куда-нибудь в гости. Покосить- построить-раскопать. Или просто снимали комнату в каком-нибудь небольшом хозяйском подворье. Кира писала в своём дневнике:
- ура! Опять едем в К. вдохнуть в себя то, что только и разлито в этой среде, подчас грубой и наивной. Неведомым, мистическим образом не утерянное в текущих переменах, удерживающее и питающее саму жизнь.
А потом он поехал на малую родину, всего на пару дней, и не вернулся. Спустя неделю немыслимых, как и жизнь без него, тревог, пришло его письмо. О себе, о том, что уже уволился и останется там.
- Мне хватило одного дня, чтобы понять, что именно здесь я должен жить. Зов какой-то мощный, обязывающий. Может, это - заброшенная мастерская деда, с забытыми там пожелтевшими, в коричневых пятнах, книгами Лескова? Запах старой кушетки, на которой я сплю? Здешние могилы моих? Не знаю пока. Я буду тебе писать.
- А как же я? - Тоска долго не отпускала, вцепившись в неё, как ухват в печной горшок. Она переставила мебель, уложила его вещи в большой бабушкин сундук, блестевший металлическим кантом вокруг его мощной крышки.
