Вообще-то он всю жизнь – учительствовал. Преподавал в школе русский язык и литературу. Читал бесконечное количество раз с учениками на уроках гениальные творения русских мастеров и подробно разбирал, «как это сделано». И в теории всё было понятно и удивительно гармонично. А потому желание самому написать с годами всё крепло.
И написал. Когда было ему уже чуть за сорок. И сразу пьесу, потому что театр, с его бесконечными интригами и мишурой, в недрах которой иногда и рождалось то, что зовётся высоким искусством, манил его к себе всю жизнь.
И в его пьесе абсолютно бездарный человек с ангельской душою ребёнка тоже пишет для театра, но декадентские образы его пьес так никого и не взволновали. Осознав свою чудовищную ординарность, герой стреляет себе в сердце из охотничьего ружья, даже зная, что любим прекрасной и чистой женщиной, но увы, бездарной актрисой. Сцена смерти, как казалось автору, получилась в его пьесе наиболее сильной, потому что приставить ружьё к груди и нажать на курок, оказывается, довольно сложно. Он даже репетировал её на себе. И то, что драма одновременно становилась комедией (герой сопел, бормотал что-то, придумывал хитроумные способы для решения проблемы ухода из жизни) делало сцену удивительно правдивой и трогательной – это чувствовал и сам автор.
Всё. Пьеса готова. И он отправил её (на удачу!) в свой любимый театр: просто так, без всяких околичностей. Отправил и стал ждать. А потом и ждать уже перестал. Но однажды ему позвонили и пригласили в театр для собеседования.
Далее история покатилась, как весёлые санки с горы на масленицу. Пьесу приняли, поставили. И даже предложили ему сотрудничать с театром в дальнейшем, потому что спектакль имела успех и даже был благосклонно отмечена критикой.
Он стал часто в театре бывать. Заходил запросто, даже на репетиции, говоря, что собирает материал для новой пьесы. Хотя на самом деле даже не представлял себе, о чём она будет. А однажды вдруг понял, что люди, как все приматы, невероятно любопытны, а потому им просто забавно наблюдать, как живут им подобные. А если эти «подобные» ещё и дают шанс зрителям почувствовать себя мудрее персонажей на сцене и дают им возможность предугадать слова и поступки героев, то успех обеспечен.
Так он и сделал свою следующую пьесу, в которой два брата-провинциала зачем-то рвались в столицу и верили, что именно там ждут их удача и счастье. Успех спектакля даже превзошёл ожидания автора. Однажды он (как всегда бывает в таких случаях, много раз уже описанных в книгах) проснулся знаменитым после премьеры. И это оказалось даже приятным. И на какое-то время наполнило жизнь его содержанием и восторгом молодой дерзости. А театр, в лице его художественного руководителя и основоположника, решил сделать из него «своего драматурга», использовав беспроигрышный ход: его женили на ведущей актрисе, с которой они были едва знакомы. Пересекались на репетициях его пьес, в которых она очень похоже изображала страдания его героинь. Он знал и чувствовал, что она совсем другая, совсем не та женщина, которая рисуется его воображению, но!.. Но была она настоящей женщиной, по которой многие сходили с ума и если даже сплетничали у неё за спиной, то всегда закатывали глаза и начинали томно улыбаться, отчего даже пошлости о ней становились очень театрально-красивыми. И вдруг обладать ею стало для него совершенной реальностью.
Вот он и женился, хотя и чувствовал себя … Карандышевым из «Бесприданницы» Островского. И очень скоро понял, что хоть и «весь мир – театр, а люди в нём – актёры», но среди них есть те, кто актёры гораздо больше, чем другие. И даже гораздо больше актёры, чем люди. А потому просто сбежал. Трусливо сбежал от театра и от своей супруги-примы на дачу, придумав себе какую-то не очень страшную болезнь, которая лечится тишиной, покоем и свежим воздухом. Кроме того, он уже затеял третью пьесу для театра, и потому его с удовольствием отпустили и жена и театр, в лице шефа-основателя.
Жена, иногда одна, иногда с шумной компанией актёров, заезжала на дачу не часто, а потому он чувствовал почти совершенное счастье от того, что нужен никому не был и что о нём не вспоминали.
Однажды, весной, кажется, супруга прикатила на пленэр в весьма элегическом состоянии духа и… как бы это сказать поизящней… слегка беременной. Выяснять имя соавтора будущего его сына было неуместно, ибо оно и так очевидно для обоих: шеф-основатель театра по сию пору оставался в прекрасной физической форме и славился всегда женолюбием.
Тихий вечер был удивительно хорош и покоен. Уже почти по-летнему тепло, и половицы крыльца, на котором они сидели, даже успели нагреться за день. Молодая листва садовых деревьев походила на театральные декорации какой-нибудь из классических пьес. И жена вела себя так, словно всё в их семье просто и на удивление обычно. Вот сидят на дачном крыльце муж и жена и обсуждают рождение будущего ребёнка, а впереди их ждёт бесконечно прекрасная жизнь, хотя обоим уже хорошо за сорок.
Потом она сказала, что становится уже довольно прохладно, и она, пожалуй, пойдёт в дом. Легко, несмотря на уже видимый живот, встала, чуть опершись на его плечо, и вошла в двери. А он так и остался сидеть, не успев даже сказать ей о том, что пригласили его на международный фестиваль где-то в тёплой Европе, что ещё один театр проявил интерес к его пьесам и что сегодня он написал первое в своей жизни стихотворение:
Прочитал мальчик сказку,
Сказку про золотую рыбку.
И поверил в сказку, бедняга,
Ухватился в надежде за нитку.
И была для него та сказка,
Как в пустыне заблудшему влага,
Как для птицы полёт,
Как для дерева цвет,
Как для пьяницы горького брага.
Верил в сказку. Взрослел, но – верил.
И искал золотую рыбку.
Кликал, кликал у синего моря:
«Золотая моя, рыбка, рыбка…»
И молчало море и пело:
«Отступись, всё давно забыто…»,
Но мальчишка ждал и верил,
Сидя у разбитого корыта.
А однажды случилось чудо:
Приплыла к нему золотая рыбка,
Чешуёю сияя месяца ярче,
Приплыла и спросила, жеманясь:
«Чего тебе надобно, старче?..»
Нет, хорошо, что он не прочитал жене эти стихи, плохие и неуместные, ведь всё ещё только начинается…
