влажная ладонь, тронув несмело ее холодные пальцы, накрыла сверху руку.
- Помнишь нашу первую тренировку? На прощание ты сказала: «Дорогу знаешь, надумаешь – милый, я буду верна тебе всю жизнь».
- Ты решил заявить о моих «брачных обязанностях»? – с издевкой скривилась она. – Тогда вспомни, милый, что это ты кинул меня в наш «медовый месяц» и исчез бесследно, - заметила, как румянец юношеской застенчивости тронул бритые щеки.
Почему-то иначе, как с насмешкой, история их недолгого напарничества, иллюзия сделать из него Бойца, не воспринимается. Бросила тогда в шутку, да спохватилась, что над такими вещами не смеются, за что расплатилась, как у Пушкина: «Но я другому отдана и буду век ему верна», с грустью наблюдая, как из-за ее «верности» Димка просит то, что раньше мог взять без вопроса: «Разрешите пригласить Вашу даму.»
- Прости, - Алёшка опустил глаза, негромко произнес: - Я не хотел грузить тебя своими проблемами.
От вида скромного, тихого, как при встрече в библиотеке, мальчика, чье имя как песня, теплой волной от ладони, что лежала на ее руке, что-то щемяще-нежное впервые разлилось у нее внутри, как вдруг.., не утонувший в воде, бесцеремонно и нагло захлебнулся, срываясь поросячьим визгом, мобильный в мокром кармане. Словно мираж, бесследно исчезло то хрупкое чувство, что минуту назад заполняло ее. Встретившись взглядами, оба поняли, кто требовал отчета.
Выхватив руку, Светка решительно поднялась. Но издевательский совет, что повис на языке оскорблением, сходить в поликлинику провериться– с его бронхитом неизвестно какой дряни наглотался в воде – высказать не посмела: скривив в отчаянии губы, парень махнул безжалостно зажатым в руке телефоном в сторону реки.
Уже было обманутая, вода, жадно проглотив брошенную ей жертву, злорадно пошла кругами, пряча навечно в темной могиле постылое верещание.
