Средневековая Русь. 1263 год. Начало октября.
…На противоположном берегу небольшой речки раздались резкие звуки. Мирослав оторвал напряжённый взгляд от удилища с тонкой лесой из конского волоса и быстро повернул голову, пытаясь рассмотреть хоть что-то сквозь заросли густых, уже побитых первыми ночными заморозками камышей. Слух его, с раннего детства приученный различать посторонние звуки и быстро реагировать на любую опасность, был обострённым. Ещё несколько мгновений Мирослав прислушивался к порывам прохладного октябрьского ветра, но больше так ничего и не услышал.
«Утки, наверно», – решил он про себя и опять повернулся к удилищу, плотнее закутываясь в зимний, сшитый матерью ещё в прошлом году тулупчик. За год Мирослав сильно подрос и теперь замёрзшие, покрасневшие кисти по самые запястья торчали из рукавов. Ещё раз привычно обернувшись по сторонам, ладонью Мирослав вытер сопли под носом, вздохнул и удобнее устроился на охапке сухой травы перед удилищем, воткнутым в сырой грунт возле самой кромки воды.
…После известия о смерти отца Мирослав стал избегать друзей. Часто надолго уходил из дома либо ставить силки на мелких зверей и птиц в лес, либо к реке, удить рыбу. Всегда в одиночестве, переживая общее семейное и своё личное горе. Но мама понимала и почти никогда не упрекала его. Разве что изредка, когда он по целому дню отсутствовал дома, а ей нужна была его помощь по хозяйству.
Отец, отправившийся вместе с дружиной в поход больше года назад в южные земли, оттуда так и не вернулся. И даже его тело, как и тела ещё нескольких ратников, после боя с большим татарским отрядом спешно отступавшие остатки дружины так и не смогли вернуть в родное селение. И даже похоронить, как того требовали обычаи. И теперь в воображении Мирослава смутный, уже стирающийся из памяти образ отца, часто сменялся образом белеющих в поле костей. Высушенных ветрами и обожжённых солнцем… и уже частично растащенных мелкими полевыми грызунами. Когда Мирослав думал о том, что отца так и не похоронили по-христиански, без обрядов и погребения в землю, у него часто сжимались кулаки от обиды и бессильной злости, а на глаза наворачивались слёзы.
И теперь, в свои семь лет от роду, он уже ощущал себя главой семьи. Ощущение это было смутным и ещё непривычным для детского сознания. Но он всё больше сторонился сверстников, чувствуя, что теперь ему намного спокойнее было находиться одному, без шумной ватаги мальчишек, с которыми он рос бок о бок едва ли не с младенчества.
Продолжение -
