Говори громче и не лыбься словно пасхальный кулич.
Ты, ротмистр, похоже, до сих пор и не понял, в каком дерьме сейчас оказался. Тут тебе не Москва, не Лубянка с ее либеральными вывертами. Здеся тебе Урал.
Тут царя – батюшку с семьей в расход пустили и ничего, никто и не перекрестился. А о тебе сволочь белогвардейская, вообще никто и не вспомнит.
Высокий плечистый молодой чекист с простоватым лицом и пунцовыми оттопыренными ушами, навис над избитым в кровь ротмистром.
Новенькую, похоже, ни разу не стираную гимнастерку чекиста украшал такой же новехонький орден красного знамени РСФСР, пришпиленный к красной махровой тряпице.
-Послушайте, господин хороший, ну что вы здесь передо мной Ваньку валяете? Здеся…
Офицер рассмеялся невесело и зябко поежился в своем рваном и мокром кителе. В холодном и сыром пыточном мешке старинной екатеринбургской тюрьмы, даже сытым и вечно полупьяным охранникам в их солдатских шинелях, было холодно и неуютно.
-Тоже мне, пролетарий, два класса церковно-приходской.
Не удивлюсь, что в анкетах своих, товарищ чекист, вы пишите, что родились в деревне такой-то, уезда такого-то, а здоровье потеряли не иначе как на Демидовских заводах Златоуста.
- …Я хорошо помню вас. И не думайте отпираться, у меня прекрасная зрительная память. К тому же уши у вас , Je m'excuse auprès des présents,* милостивый государь приметные, запоминающиеся.
Я встречал вас на лекциях в Уральском горном институте императора Николая II.
По просьбе Екатеринбургского головы господина Обухова, Александра Евлампиевича, мой отец несколько раз читал в этом институте лекции по картографии. Вот там-то мы с вами и встречались. Хотя в те годы вы говорили куда как более грамотно. Латынью помню, увлекались...
Фамилия ваша, фамилия.…Дай Бог памяти…
- Заключенный, пальцами черными от высохшей уже крови почесал переносицу, крепко зажмурил глаза и через минуту уже более уверенно закончил.
- Звягинцев. Ну да, конечно, господин Звягинцев…Отец ваш, по-моему, из духовного сословия…Дьякон, кажется, или подьячий? Не помню точно…
- Ошибочка вышла, господин ротмистр Кавалергардского полка, Кудрявцев Сергей Александрович, или тебе больше по сердцу, что бы я называл тебя Протасовым? Землемером!?
Звягинцев пригнулся и кулаком, снизу и сбоку ударил офицера по челюсти.
-Мой отец был протоиереем в Нижнем Тагиле. И я этот факт никогда и ни от кого не скрывал. Более того, на первом же партсобрании, я честно рассказал об этом позорном пятне своего происхождения, а так же попросил считать меня полным сиротой, так как жить под одной крышей со служителем культа не мог уже в юношестве.
Так что, ошибся ты господин офицер: перед партией и товарищами я чист.
Он наступил на живот упавшего ротмистра ярко- начищенным сапогом и, сплюнув, злорадно рассмеялся.
- Видишь, как карта нынче легла, дворянская твоя морда? Еще вчера, небось, в Крыму, ты бланманже с ананасами кушал, да Вдовой Клико запивал, а сегодня на захарканном полу прохлаждаешься.
Зря.…Зря ты сюда, на Урал вернулся. Впрочем, Faber est suae quisquie fortunae.**
И если ты вашбродь, решишь подписать все выдвинутые против тебя обвинения, то допускаю (да что там допускаю, я почти уверен), что Екатеринбургская, Губернская ЧК и лично товарищ Храмцов, зачтут твое добровольное сотрудничество со следственными органами и предоставит тебе работу в молодой советской республике. И в ЧК и в недавно организованной милиции уже сейчас служат многие выходцы из дворянских семей, а скоро их будет еще больше.
Ну как, убедил? Убедил я тебя спрашиваю!?
Звягинцев резко ухватил безуспешно пытающегося подняться ротмистра за воротник, рывком поднял и бросил его на прикрученный к полу табурет.
-…Да…Похоже у вас все еще сохранилась эта плебейская любовь вставлять латинские изречения где надо и где не надо.
Проскрипел ротмистр, неловко вытирая о плечо окровавленный рот.
- Тут конечно и вы, и древние философы правы: каждый кузнец своей судьбы, но те писюльки, что вы мне подсовываете, я подписать ну ни как не могу.
Ну не знаю я ни Александра Зыкова, ни Ивана Воронина, и его помощницу как бишь ее? А, ну да, Матрена…
Так вот и Матрену я тоже не знаю. Подпишу я сейчас бумажонки ваши, а потом, на суде какой-нибудь пассаж приключится. Не comme il faut одним словом.
Что за блажь, право слово, пытаться меня, офицера и дворянина, менее недели назад приехавшего на Урал, выдать за члена банды, уже как полугода занимающейся грабежами почтовых и грузовых составов?
Пусть это и не скромно, ну да бисер метать тоже не дело, так вот наш фамильный герб украшает девиз: «За верность и ревность».
Вы слышите Звягинцев, за верность и ревность, а вы меня в шкуру какого-то мазурика рядите…Смешно!
Кудрявцев хохотнул коротко, но смех его перешел в кашель, долгий и надсадный.
- Да ты, меня, мать твою, никак своим происхождением уязвить решил!? Выблядок дворянский.
- Да, черезвычайка пока еще совсем молода, и мы, ее солдаты тоже молоды, и пусть офицерских званий покамест и не имеем, и по сравнению с вами мы малограмотны и не образованны, но мы учимся. Ты слышишь Кудрявцев!? Мы постоянно учимся.
И кстати, скажи спасибо своему батюшке: только в память о его честно сказать, чертовски увлекательных уроках ты еще жив. Сентиментальный я больно…Добрый.
Чекист выдохнул, успокоился и поднес к глазам ротмистра новый бланк.
…- Ну, хорошо.…А что скажешь про это?
- Вы бы голубчик лучше бы мне руки развязали. Читать неудобно. Впрочем, пустое, я уже прочел.
Заключенный устало откинулся на табурете, видимо пытаясь спиной опереться о стену камеры, но у него не получилось, и он проговорил, отрешенно глядя на Звягинцева.
- Ох, господин чекист. До чего же вы твердолобый, право слово. Сначала вы меня за бандитов сватаете, теперь вот за Колчаковского прапорщика Толмачева. Да что же я могу вам про него рассказать, когда я его никогда и не видел? Вместе с ним не служил, и в деревне Береснева, что, - он снова глянул в бумагу, что все еще держал перед ним Звягинцев, - за рекой Тагил никогда не был.
- А ты ротмистр не торопись отнекиваться. У меня еще с пару недель на закрытие твоего дела есть, я подожду.…А вот выдержишь ли ты эти самые две недели, вот вопрос?
Посиди в холодной, денек другой, без хлеба и курева, глядишь, что-нибудь и вспомнишь. Кстати подумай на досуге, как мне, твердолобому чекисту, максимально вразумительно объяснить твое появление в Екатеринбурге, хотя бывшее имение твоего отца, находилось в пригороде Тобольска, что от нас порядка 540 верст.
Чекист подошел к двери, приоткрыл его и крикнул громко:
- Заключенного в камеру.
- Да что тут вспоминать?- Хмыкнул офицер. - Решил сдуру управляющего нашего именья отыскать.
Балашова. Он откуда-то из здешних мест. Из Екатеринбурга. Вот и сделал крюк.
Кудрявцев тяжело поднялся и пошел на выход.
- У меня к нему пара вопросов назрело.
Севастополь. 14 ноября 1920годъ.
…Пароход свистнул и стоящий возле трапа матрос, преграждающий проход на судно, отошел в сторону.
На первый взгляд довольно неорганизованная, разношерстная толпа из казаков, солдат и офицеров, заполняющая территорию порта, вдруг словно распалась на отдельные воинские подразделения, которые под началом старших офицеров и атаманов, относительно быстро построились в колонны по двое и начали подниматься на судно.
Редкие гражданские лица с чемоданами и баулами, вносили определенный беспорядок, но вскоре и они, словно прочувствовав необходимость дисциплины, прекратили суету и, втиснувшись в ряды солдат, умолкли, покорно уткнувшись взглядом в лохматые солдатские шинели или серое сукно казачьих бекеш.
- …Вам пора, родная.
Проговорил молодой ротмистр Кавалергардского полка, поднимаясь с врытого в землю кнехта.
– Пора. Погрузка уже завершается.
Он поправил фуражку и одернул серого цвета китель. Позолота гарды его драгунской шашки сияла, отбрасывая солнечные зайчики на лоб и щеки девушки, минуту, назад вспорхнувшую с его колен.
- J'ai un accord avec le capitaine. Sur le" Саратове " de vous, Mademoiselle Полина Крестовоздвиженская attend une cabine séparée. Parce que ma tête...*
- Как!? А вы!? Разве мы не вместе? Разве вы оставите меня одну? Одну!? В этой толпе и без вас!?
Вспомните Сережа, ведь мы с вами мечтали, не раз и не два говорили о поездке в Европу. Вы же знаете, вы не можете не знать, не чувствовать, что я люблю вас.
Она смотрела на него снизу вверх, мокрыми от слез глазами. Губы ее слегка подрагивали.
- У нас в Европе много родственников и хороших знакомых. Мой pape давно уже…
- Я знаю родная, все знаю.…Но мечтали обо всем этом мы совсем в другой стране, совсем в другой России.
Ну а то, что происходит сейчас в стране: кровь, смерть, тиф, большевики, да обо всем этом мы не могли и предполагать.
Сейчас все происходящее здесь, иначе как бегством, назвать трудно. Даже ненавистное мне слово эвакуация, и то не что иное, как самое обыкновенное фарисейство.
Простите Полина, может быть, и придет тот час, когда мы с вами вдвоем объездим всю Европу, все их Парижи с Мадридами, но сейчас я Россию покинуть не могу.
Я не имею права. И дело не в вашем отце, которого я всегда и безмерно уважал. И не в вас, Полина. Вы же знаете, родная, что я всегда вас любил, любил с той самой минуты, когда увидал в первый раз. Там, на Волге … В имении вашей подруги…Как звали-то ее? Нет. Не помню. Впрочем, это сейчас и не важно.
Я тогда еще толком не успел рассмотреть вас: ваши глаза, губы, овал лица и легкий, невесомый завиток ваших пепельных волос, но уже твердо и окончательно понял, что искал всю свою жизнь, пусть пока и не долгую, но только вас. Вас моя родная…
К сожалению, дело во мне, поверьте мадемуазель Полина, во мне…
Во-первых, я женат, и вы это знаете, всегда знали…
А во-вторых, мне очень хочется посмотреть в глаза господам большевикам, что умудрились настолько запудрить мозги нашим людишкам, что те взялись за вилы, забыв про все хорошее, что делали всю свою жизнь для них мой отец и особенно моя, царствие ей Небесное, мать, пока были живы.
Отчего, от какой такой необъяснимой злобы, или из зависти, людишки эти, сначала разграбили, выбили стекла в зимнем саду, а потом и сожгли и сад и наш дом? Мне писали, что дым пожарища несколько суток стелился над Тоболом.
Ну а в третьих, в третьих, боюсь, что я без России просто не смогу существовать.
Одно дело съездить за границу на неделю – другую: отдохнуть, полюбоваться их причесанными красотами, искупаться в теплом море.
Ну, месяц, ну два, ну три, наконец, а потом!?
Да я там волком завою, сопьюсь вконец, без Родины-то своей, без России.
Пусть и не ласковой порой, но Родины.
Нет. Сегодня я покинуть Россию не могу. Я не знаю, что ожидает меня в будущем, но, что бы ни случилось я пока уехать не готов.
Он поднял небольшой, перетянутый ремнями чемодан и, взяв Полину под руку, повел ее к трапу.
Неожиданно в аккуратных шеренгах беженцев, случился какой-то раздрай: буквально в минуту образовалась пестрая толчея, в центре которой, словно в водовороте крутился большой, крупный телом молодой мужик, чем-то похожий на Кочмарика, с фанерным, явно
