Вот честно, как на духу: внука я люблю больше, чем внучку. Даже не могу сказать, почему. Ведь она – славная девочка, смышлёная, добрая и, что уж греха таить,- посообразительнее будет, чем внук. А вот – нет. Когда его вижу только, сердце ёкает и где-то под ложечкой теплеет.
А Верочка словно чувствует это: подойдёт, прижмётся к коленям, обхватит ногу мою ручками своими пухлыми, постоит так, недолго, и отходит, чтобы не докучать, видно.
Присматриваюсь к ней, наблюдаю исподтишка. Она на туман у нас похожа. Светленькая такая, бледненькая, с едва различимыми на личике светлыми бровями, под которыми как-то уж очень неожиданно мерцают антрацитовые глаза с совсем недетским выражением. Словно бы туман на мгновение рассеялся, и в разрыве – два озера в тени утёса, обрамлённые камышами ресниц... Что недетские, я заметил сразу, как только принесли из роддома розовый свёрток и распеленали. В колыбельке лежала новорожденная девочка с глазами моей Веры, жены. В честь неё и назвали.
Внучка на два года моложе Вовки, внука, но заботится она о нём, а не наоборот.
В садике они в разных группах, и когда выходят гулять, то гуляют на разных площадках, разделённых между собою цветочной клумбой. Периодически она к клумбе подходит со своей стороны и зовёт его:
- Вовочка… Ты там не скучаешь без меня?.. Никто тебя не обижает?..
А Вовка иногда даже не слышит: носится как угорелый, орёт и – не слышит.
Она постоит, постоит. Вздохнёт как-то по-стариковски, улыбнётся и отойдёт:
- Вот и хорошо, что у тебя всё хорошо. Значит, и мне хорошо тоже…
Когда из садика идут, она всегда держит Вовку за руку. Ему это не нравится, он вырывается. А она всё понимает, что мальчишка, что маленький ещё. Потому и так терпелива с ним. Через некоторое время опять берёт его за руку:
- Ты же ведь мой брат. И я твоя.
И тихо так улыбается.
Перед тем, как войти в подъезд, Верочка Вовку тщательно осматривает, отряхивает рукою ему штанишки, поправляет волосы.
Садик во дворе нашего дома, дорогу переходить не надо. В пять лет она сказала матери:
- Мама, не надо в садик с нами. Я сама Вовочку,- чуть вздохнула, подумала,- и себя тоже в садик водить буду.
С тех пор и водила. Двоих. Вовку и себя.
Она как-то всё честно делает. От всего сердца и души. И никогда не выглядит это как заискивание или желание угодить. Вот просто такая она. Так живёт.
Когда дочь отправили в неожиданную командировку, то Верочка её успокаивала:
- Мама, даже не вздумай волноваться. Я за папой присмотрю. И за домом тоже. Я знаю: рубашку ему надо свежую раз в два дня, если цветная. И каждый день, если белая. Очень горячий чай он не любит. Да, две ложки сахара, я помню.
И за бабушкой с дедом тоже присмотрю. Где их лекарства, я знаю, и что два раза в день – тоже помню. Про Вовочку можешь просто не думать. Про него тоже всё знаю.
Ей тогда было шесть. Вовка же учился во втором классе. Так вот без матери, под Верочкиным присмотром, он уроки делал тщательней, потому что она ему объяснила, что плохие оценки маму, по приезде, очень огорчат, а они, её дети, этого позволить себе не могут. Да и папа страшно занят, и возиться с ними ему просто некогда,- всё это сестра объяснила брату…
… Когда умерла моя Вера, то внучка, как тень, всё время была рядом. И я прямо физически чувствовал тепло и сострадание, идущие от неё.
Через девять дней после смерти бабушки она постучала ко мне в комнату. Вошла, присела на краешек стула, скорбно так сложив на коленях руки и чуть склонив голову – ну, точно, как бабушка:
- Дедушка, я понимаю, что бабушку нашу тебе никто не заменит. Но я буду стараться. Хочешь, я перееду к тебе в комнату, ведь Вовочка уже большой и не требует столько внимания, как раньше. Ему же уже десять. Я могу и платья бабушкины носить, чтобы больше на неё быть похожей. Если их подшить, то они мне как раз будут. А как она тебе кофе с молоком делала и гренки поджаривала, я уже знаю…
