ДЯДЯ ИЗЯ.
В 1985 г. я наконец-то распрощался со своими лейтенантскими погонами, так ловко пристроенными два года назад районным военкомом к моим до той поры не ведавшим ни сбруи ни хомута плечам. Я был уволен подчистую по окончании своего двухгодичного замполитского срока с неожиданно свалившимся на мою голову выходным пособием в три должностных оклада. Полученных шестиста-шестистапятидесяти рублей, суммы по тем временам вполне приличной, с лихвой хватило для поездки в Одессу, где проживали мои многочисленные родственники, и где уже давно я мечтал побывать.
Со слов отца я, конечно, знал, что городе у Чёрного моря живёт дядя Изя － родной брат его матери, бабы Сары. Отец даже бывал там несколько раз. В советские времена такие перелёты обходились примерно в две зарплаты простого смертного. К тому времени (где-то к началу 80-х), как я начал серьёзно интересоваться своей одесской роднёй, умерла баба Сара; и дядя Изя ( и ещё тётя Циля, но о ней разговор ниже) были последними из семи детей моего прадеда Хаима, зарубленного петлюровцами в 1918 г. в местечке Ободовка Виницкой области. Не знаю, как и где дядя Изя спасался в годы фашисткой оккупации, но после войны ему пришлось приложить немало усилий, чтобы собрать в Одессе (где к тому времени жил он сам) своих четырёх сыновей с жёнами, внуками; выживших сестёр с семьями... Сурка (Сара), на родину не вернулась. Поэтому я с сестрой и мой сын, равно как и мои двоюродные братья-сёстры, их дети － коренные дальневосточники. Таким образом, из многочисленных чад и домочадцев, разбросанных войной по городам и весям пятнадцати республик нашей необъятной родины, сложился целый одесский клан, главой которого естественным образом оказался дядя Изя.
Итак, исполнив свой долг перед родиной и получив выходное пособие, я прилетел в Одессу. По трезвому разумению мой вояж не стал событием в истории прогрессивного человечества, но в моей памяти оставил яркий след. Признаться, со временем краски слегка потускнели, а вместо сплошной дорожки по канве сохранились лишь редкие стежки － отдельные штрихи к портрету славного города на берегу Чёрного моря, оставленные моей дерзкой и неумелой рукой.
«Посмотри на Дюка со второго люка», － говорят в Одессе. В чём тайна сия есть поведает вам и, даже, если будет удобный случай, покажет любой одессит. А если случится вам встретить настоящего знатока, считайте, что вам крупно повезло. Мне повезло. И случай представился. Знакомство с Одессой началось, как и было задумано, с Приморского бульвара на следующий по приезду день. Первый же случайный прохожий, к которому я обратился: «Скажите, а как пройти... ?», неожиданно, чуть ли не хватая за руку, вызвался быть моим бесплатным гидом. Маршрут наш от Думской площади до Воронцовского дворца напоминал дугу, которая, обогнув знаменитую в двести ступенек Потёмкинскую лестницу, завершилась ещё более знаменитым памятником дюку Решилье (Арману Эммануэлю дю Плесси Решилье), бывшему с 1803 по1815 гг. градоначальником Одессы, а затем － генерал-губернатором всей Новороссии и Бессарабии. Я до сих пор помню, что образцом для строительства здания Городской Думы послужил Александровский дворец в пригороде Петербурга (тогда ещё Ленинграда); что в гостинице «Лондонская» останавливались Айседора Дункан и Сара Бернар, Антон Чехов и Жорж Сименон; и что стоящий неподалёку памятник Пушкину по портретному сходству считается одним из лучших... Канализационная крышка того самого второго люка, куда, замирая от предвкушения, поместил меня мой добровольный провожатый, была финальной точкой маршрута － с неё хорошо был виден памятник в профиль слева:
- Смотри!
Не понимая сути происходящего, я вглядывался в дюка:
- Ну, да, я знаю, чтобы оценить памятник, нужно осмотреть его со всех сторон... обойти вокруг... Так?
- Да нет, смотри внимательней...
- Ну?
Ну что дюк держит в руке?
- Ну, какую-то трубочку?
- Да не трубочку, а такой свиток － вверительные грамоты для для иностранных торговцев, ведь он добился от Александра I особого статуса для Одессы, что-то, вроде, порто-франко...
- Ну, понятно. Надо подойти поближе, рассмотреть...
- Да нет. Надо именно здесь стоять и отсюда смотреть... Ну, смотри... видишь, как он держит свиток... сама поза?..
Наконец до меня стало доходить, чего же хотел этот одесский чичероне: дюк, в тоге римского патриция и увенчанный венком триумфатора, развёрнут лицом к морю... в приветствии заходящим в гавань кораблям поднята правая рука , в опущенной вниз левой － свиток... Но при взгляде на дюка со второго люка, возникал неожиданный эффект: свиток, зрительно совмещаясь в со складками тоги, оказывался весьма похожим на поддерживаемый левой рукой весьма внушительных размеров детородный орган. Это был неожиданный, но запоминающийся финал: типа, пожалуйте, дорогие гости, вот вам... Так вот оно, главное, ради чего этот интеллигентного вида одессит потратил почти час личного времени на заезжего гуляку праздного. Предполагал ли сам автор памятника И.П. Мартос, имеющий, может быть, какой то личный счёт к одному из отцов-основателей Одессы, таккой эффект? Или это случайная игра пространственных объёмов, света и тени? Не знаю. Но уже практически два столетия взгляд на дюка со второго люка － весьма специфический атрибут и важная подробность, которую местное население спешат сообщить каждому вновь прибывшему к берегам красавицы Одессы.
Как было заранее согласованно, я становился у моего двоюродного деда － дяди Изи. Думаю, не раскрою большой тайны, поведав, что Изя － это укороченное для домашнего употребления и дружеского общения имя Израиль, гордое и ко многому обязывающее. Не знаю, боролся ли дядя Изя с Богом, как его библейский покровитель, праотец всего еврейского народа (см. Быт. 32:27,28), но то, что он стал <пра>отцом малой его, одесской, части, сомнению не подлежит.
Праотец Изя был маленьким сухоньким старичком (я приехал как раз к его 80-летию). Я с каким-то странным удовлетворением отмечал знакомые мне фамильные черты: небольшого роста, похож сразу и на отца и на бабу Сару разрезом глаз, формой носа и ушей, отдельными жестами и мимикой... Почему-то бросилась в глаза, казалось бы, незначительная деталь－слегка искривлённая конфигурация мизинцев обеих рук. Но благодаря именно этой подробности как-то сразу стало понятно －это мой дед, пусть и двоюродный.
Со своей второй женой Софой они жили в центре Одессы в маленькой однокомнатной квартирке. Первая жена, мать его четырёх сыновей (тоже Софа), была, как это часто бывает в еврейских семьях, хорошая хозяйка. Главной её заботой было здоровье Изи. Она умерла. А одному, как известно, быть негоже. Прошло время － появилась Софа 2. Дети не считали этот выбор удачным. Они рассчитывали, что забота о престарелом отце ляжет на её плечи. Вышло наоборот: скорее здоровье Софы нуждалась в постоянной заботе. Поэтому в доме не было должного (как было при первой Софе) порядка. А на кухне скорее можно было встретить непуганных прусаков, чем кастрюльку с куриным бульоном, не говоря уже о знаменитой рыбе фиш, любимом блюде одесситов поверх любых национальных барьеров. Но не нам судить от чего так происходит, ибо сказано: «Наслаждайся жизнью с женой, которую ты выбрал, во все дни своей суетной жизни, подаренной тебе Им» (Притч. 27:13). Вот я и не судил, но был благодарен, что в этой не краснoй ни углами, ни пирогами однушке нашлось место и мне, родственнику, которого старики, по сути, и видели то первый раз в жизни, и было очевидно, что никогда больше и не увидят.
За годы совместного существования в их доме сложился некий уклад: Софа болела, а Изя бодрился; и ещё, как и подобает настоящему еврею, немножечко шил. Надо сказать, что это «немножечко шил» имело в данном случае (помимо отсылки к известному еврейскому анекдоту) прямое значение － дед был настоящим одесским портным. В те времена, когда он сам крепко стоял на ногах и ни в чьей помощи не нуждался, у него была богатая клиентура: артисты, гражданские и военные чиновники, другие уважаемые люди... С годами клиентов становилось всё меньше. Оставались самые верные. Однажды после очередного гуляния по вечерней Одессе, я застал деда за швейной машинкой. Машинка, как и дед, была маленькой и старой. Я поразился, как бойко стрекотала она в его слегка уже подрагивающих руках: это был заказ от какого-то генерала на пошив парадного мундира. Примерка была назначена на следующее утро. Наблюдая, с каким почтением клиент пожимал сухонькую, покрытую старческой пигментацией руку Мастера, прислушивался к его тихому голосу, наклонялся и поворачивался то боком, то спиной, я начинал понимать, почему привыкший приказывать и отдавать команды высокий военный чин не отправил заказ в оснащённое современными, с электроприводами, швейными машинами ателье, а лично явился ранним утром в скромное жилище старого портного с его старым, ручного привода, «Зингером».
Как и положено старикам, немало пожившим и повидавшим, дядя Изя любил предаваться воспоминаниям. Тут главное － найти свежего собеседника:
- Софочка, ты помнишь, － после этого ритуального вступления шёл новый рассказ, － это было после или до того как я попал под аварию?...
Восьмидесятилетие дяди Изи отмечали в каком-то роскошном банкетном зале. Тут уж невестки, которые не очень то баловали стариков частыми посещениями (в смысле, убрать, постирать, приготовить...), постарались на славу. Разнообразие юбилейного стола, обеспеченное возможностями портового города и знаменитого одесского Привоза, поражало какой-то почти пугающей избыточностью. Каждая из упомянутых невесток приготовила по такому случаю своё фирменное блюдо, будь то целая гора поджаренных в кипящем масле маленьких, на один зубок, пирожков к жаркому из нежнейшей телятины, небывалых размеров овощной кугель или торт «Наполеон» величиной с колесо легкового автомобиля... Апофеозом всего этого кулинарного изобилия выступала исполинских размеров фаршированная щука на гигантском овальном блюде. Человеку не знакомому с обычаями одесских юбилеев и не ведающему сокровенных помыслов одесситок － чтобы не хуже чем в прошлом году у Рабиновичей! － только и оставалось, замерев, долго стоять в каком-то оцепенении перед всем этим гастрономическим великолепием с открытым ртом и вытаращенными глазами.
Банкет, хотя съедена и выпита была лишь малая часть из того, что было размещено, искусно выложено и разлито по блюдам, тарелкам, салатникам, бульонницам, соусникам, икорницам, кабаретницам, пашотницам, молочникам, горчичницам, креманкам и прочим ёмкостям, чей вид и наименования и по сей день остаются для меня тайной за семью печатями, плавно двигался к завершению.
Пытаясь осмыслить свои ощущения от всего увиденного и съеденного, я одиноко курил на скамеечке во дворе у входа в банкетный зал. Дверь тихо приоткрылась. Это была тётя Софа. Помню, что как-то невпопад подумал: она, вроде, и некурящая...
- Саша, я тебя ищу. Мне что-то тебе нужно сказать.
- Садитесь вот сюда, на скамеечку.
- Саша, я же вижу: Изя тебя полюбил. Поговори с ним... Скажи ему, что я уже старая... и пусть он ко мне ночью не пристаёт... Ты образованный, грамотный... Он тебя послушает...
Сейчас
