Коньяк и стразы.

   Их, на берегу наполненного тёмной вечерней водой озера, было четверо. Две
  очаровательные девушки и два основательно потрёпанных жизнью, облечённых
  "заботами о ближних", то есть-исполняющих роли народных слуг краевого масштаба,
  уже в немалых годах, мужчины. Одна из пар решила прогуляться по берегу. Их
  почти неслышные шаги постепенно удалялись. Рыжеволосая красавица, усевшаяся на
  дно перевёрнутой лодки, задорно улыбаясь своим мыслям и время от времени
  проводя пятернёй по своей роскошной гриве густющих волос, постепенно привела,
  оставшегося рядом с ней "ответственного товарища", в состояние полного
  неистовства. Она каким-то непостижимым образом, не произнося ни слова, ни
  показав абсолютно никакого жеста, который мог бы послужить пусть лёгеньким, но
  намёком, держала кавалера на почтительном от себя расстоянии и пожалуй, даже
  пребывала в состоянии некоего садистского наслаждения. Её, как бы помягче
  выразиться, "полукавалера", уже изрядно штормило от выпитого "исключительно
  начальнического" напитка, именуемого коньяком. Лицо же светилось в сумерках тем
  выражением счастливого идиотизма, какое бывает, ну скажем , у зятя после второй
  бутылки водки на похоронах любимой тёщи. Он начал трястись мелкой, постепенно
  возрастающей от присутствия свежей молодости дрожью, медленно переходя в
  состояние отбойного молотка... Его буквально распирало от нахлынувшего желания.
  Сиплым, каким-то мятым голосом, он зашипел:

  - Пойдём в бунгало.

    Девушка повернула на голос голову и произнесла:

  - А как же жена?

    Он со вздохом ответил:

  - Хочешь, разведусь с ней прямо сразу по приезду домой? На кой она мне. Я её
  давно уже не воспринимаю как женщину. Дети выросли... Ну пойдём в бунгало.

    Эту последнюю фразу он произнёс с немного подскуливающей интонцией. Его уже
  буквально распирало от нахлынувшего и не отпускавшего ни на секунду зверского
  желания обладания.  Оно усиливалось от ощущения недоступности рыжеволосой
  бестии, которая с деланным равнодушием на лице, разглядывала в уже густой
  темноте стразы на своих моднючих туфлях и размышляла лишь о том, как она в этой
  кромешной темноте доберётся до гостиничных домиков, не растеряв по дороге
  энное количество дорогих её сердцу блестюлек. Мысль о близости с потным и
  пахнущим коньяком полукавалером, ни разу не промелькнула в очаровательной
  головке.

    А тем временем, всё теплично-оранжерейное хозяйство, находящееся в штанах
  ухажора, мелко завибрировало, заизлучало призывные импульсы и постепенно
  наполнилось живительной влагой, которая всё настойчивей просилась наружу.
  Созревшие семена, стеснённые забродившей пурпурной оболочкой, так и просились
  наружу, навстречу манящей влажной глубине. Обладатель сего салатного набора, в
  который входил, помимо помидоров, чуть осклизший малосольный огурчик, корнишон,
  готов был уже волком завыть. Лицо его, как у оборотня, постепенно оскалилось, а
  волосяной покров, не только на голове, зашевелился. Корнишон принял боевую
  стойку и немного оттопырил гульфик. Рыжеволосая красавица в такой темноте не
  могла видеть всех преобразований, но она ощущала флюиды, идущие от готового уже
  грызть вёсла кавалера. Её ледяное спокойствие, плюс алкоголь, который начал
  начал своё ехидное действие под названием-"приливы и отливы", оказывали на него
  двойное действие. Его корнишон, побуждаемый внутренними процессами, сначала,
  повинуясь древнейшему инстинкту осеменения, принимал твёрдую форму. Но всякий
  раз, когда внутренние побудительные процессы ослабевали (равнодушие оппонента и
  алкоголь), его орган смягчался, сморщивался и тем самым, вводил своего хозяина
  в минорное состояние. Он опрокинул в себя в полном отчаянии от безысходности
  остатки из бутылки. Постояв в оцепенении какое-то время, пьяно ухмыльнулся,
  причём в мозгу абсолютно трезво оценил весь идиотизм ситуации, сделал шаг
  вперёд, в направление кустов, потом, зацепившись штаниной за корягу, рухнул в
  песок лицом и мгновенно захрапел. Во сне он видел свою жену, плывущую на яхте с
  каким-то незнакомым мужиком и рыжеволосую бестию, которая с дьявольским хохотом
  осыпала его стразами из своей туфли...