Сегодня Мира решила ехать на метро. Она не любила гул поездов, толпу, близость разношёрстных, чужих и равнодушных тел, готовых столкнуть тебя на рельсы, только бы успеть первыми в вагон, но сейчас ей было важно другое — стать невидимкой. Не для остальных даже, для самой себя, растворившись в угрюмых сонных лицах, в их делах и проблемах. Она не так часто ездила куда-то далеко от дома, и Рафаил настаивал, чтобы в таких случаях она брала такси; вот и теперь он позвонил ей, но она не ответила. Бедный милый Рафаил, невинное создание, непонятно чем заслужившее такую непосильную ношу.
Она зашла в квартиру, разделась, скидывая поочерёдно вещи на пол (непрактично и нечестно, учитывая, что это он, придя с работы, будет подбирать их; увы, она ничего не могла с собой поделать, будто это была уже не просто привычка, а ритуал), прошла в ванную и включила воду. Миру слегка потряхивало, как от холода, хотя отопление в этом году дали рано, и в квартире было тепло. Она обмылась и села в ванну, прижав ноги к груди; вода билась о дно и действовала успокаивающе. Она сидела так уже довольно долго, прежде чем услышала, как хлопает входная дверь.
— Даже не написала из дома... А я волновался.
Мира смотрела, как он выдавливает на ладонь гель для умывания, а потом растирает его по молочно-белым сбитым щекам. Красивый... Заслуживающий совсем другой любви и восхищения, которые она была не способна дать ему в полной мере.
— Прости, — она слабо улыбнулась.
— Это ты прости, что не смог съездить с тобой в больницу из-за работы... Я переоденусь в домашнее и потру тебе спинку, ладно? Ты тут не мёрзнешь?
У него было такое забавно-озабоченное выражение лица, что в другой раз Мира бы, наверное, рассмеялась. А сейчас только покачала головой.
Рафаил вернулся минут через пять. Она так и сидела не двигаясь, даже не плача, хотя и ждала этого как освобождения. (Когда она вообще плакала в последний раз? И когда разучилась?) Он сел на бортик ванны. Домашняя футболка подчёркивала маленький холмик живота. Мира пощекотала его пальцами, и Рафаил заулыбался.
Она познакомилась с ним случайно уже на последнем курсе. Жила тогда в общежитии, куда её устроила мать, не желая больше видеть. Люди редко переносят своих жертв — живое напоминание мерзостей, на которые горазда их душа. Мира немножко мастерила ещё со школы, делала крохотных куколок, ангелочков, животных. Рафаил подписался на её группу, а потом захотел купить пару вещиц (он коллекционировал маленькие фигурки и статуэтки).
Он пригласил её в кафе, они пообщались, она отдала ему покупку. В их разговоре не было ничего особенного, но через пару дней он предложил встретиться снова. Очень светлые, почти белые волосы, тёплые карие глаза за стёклами круглых очков, мягкие жесты, ямочки. Он был из хорошей любящей семьи. Принадлежал к миру, в который у неё никогда не было доступа.
До брака они не были близки, но Мира часто оставалась у Рафаила, а через год и вовсе переехала к нему. У него не было опыта. Она как-то грустно сказала, что один раз это случилось из любопытства, и ей очень этого жаль. Он больше не задавал вопросов. Если бы он только знал, наверное, оставил бы её сразу, и его чистый любящий взгляд сменился бы презрительно-брезгливым. Порченая. Так Миру называла мать. Мать, которая могла уберечь её, но предпочла жизнь в неведении и лжи ради иллюзии собственного благополучия. Чтобы сохранить кольцо на пальце, квартиру в центре и зависть подруг.
Позже, когда это случилось, Мира только терпела и думала о том, что её лишили возможности познать себя. Может быть, ей бы этого даже хотелось. Или совсем нет. Или она бы просто радовалась теплу любимого человека, и этого было бы достаточно. Она очень давно не ощущала радости; всё притупилось, утратило яркость, поблёкло. Так было легче. Боль, острая и выжигающая изнутри, тоже её оставила. Только вот Рафаил любил Миру с душой нараспашку, а она не могла ответить ему тем же, и вина едва заметно давила ей на плечи.
Ей повезло, что он редко нуждался в близости — и больше любил поцелуи и объятия. К тому же, он много времени проводил за работой, а в свободные часы предпочитал задушевные разговоры, просмотр кино или совместные культурные вылазки.
Через пару лет брака Мира не выдержала. Рафаил был единственным близким ей человеком, её семьёй, но она понимала, как легко разрушить то светлое и хрупкое, что было между ними, пусть оно и выглядело незыблемым. И всё-таки её ложь казалась Мире всё более отвратительной. Он долго плакал, уткнувшись в неё, а она гладила его по волосам. Бедное чистое создание с серебряным крестиком на шее.
"Кто это допускает? — шептал Рафаил. — И зачем?"
Ей было нечего ему ответить. Она тоже часто думала об этом. Думала о возможности всеобщего принуждения к добру. Называлось бы это тогда добром? И разве возникло бы понятие света, если бы не было тьмы?
Он стал больше заботиться о ней с того дня, старался быть ещё внимательнее, баловал её, но близости не предлагал.
— Я тебе теперь противна, да? — спросила она тихим печальным голосом спустя несколько месяцев. "Порченая".
Он подскочил к ней и стал целовать.
— Мирочка, что ты... Тебе же... Я не... — Он выдохнул, не зная, какие слова в полной мере выразят всё, что он хочет сказать. — Я не хочу тебя ранить. И очень тебя люблю. Есть множество способов выразить свою любовь, просто один из них нам не подходит.
Мира слабо улыбнулась, а потом вдруг ущипнула его за бок.
— Но этот всё ещё подходит?
— Однозначно, — он улыбнулся в ответ.
— А если я никогда не смогу?.. — она отдёрнула руку и отвернулась к окну.
— Это не важно. Ты моя семья. Мы с тобой, как два пельмешка. Ничто нас не разлепит.
— Сравнения у тебя, конечно, Рафик. — Она обняла его.
Мать снова вышла замуж, когда ей исполнилось шестнадцать. Так странно наблюдать, как человек, бывший тебе лучшим другом всю твою маленькую жизнь, вдруг становится чужим, холодным, далёким, а потом и вовсе предаёт тебя, будто у него всегда была вторая личность, которую он наконец-то явил миру. Запрятанная в шелка, в очередную шубку, с кольцами на пальцах, это была уже не мама, а оживший манекен из дорогого бутика, жестокий и равнодушный.
Это произошло впервые, когда мама уехала в гости. Мира не раз думала спустя годы, что это мог быть Рафаил, любимый, бережный, с уютным чуть выпирающим животиком, мягкими руками, тёплым взглядом чудесных больших глаз. Или мог не быть никто, если бы она вдруг передумала (Рафаил никогда бы не сделал ничего против её воли). Но её просто лишили выбора.
Она боялась. Она просила. Она умоляла остановиться. Она грозилась рассказать маме, даже не надеясь, что угроза сработает. Чудовище в шкуре успешного, лопающегося от самодовольства и собственной ничтожной значимости черноволосого мужчины, смеялось над её беспомощностью. Наслаждалось её бессилием. Пожирало изнутри, оставляя немощь, мерзость, пустоту. Она не сможет отмыться, сколько бы ни пыталась, потому что вода не смывает прошлое, уничтожив его до последней капли. Не вымывает память.
Её вывернуло на него, и он с отвращением отшвырнул её от себя. Она чуть не ударилась виском о краешек кровати.
Конечно, Мира рассказала матери. Конечно, та высмеяла её. Мира просто ревнует и хочет избавиться от отчима любыми способами.
"А ему ничего для тебя не жалко! Оплатил лучшую школу, телефон подарил — последняя модель! Ты вообще знаешь, сколько он стоит, Мира?"
Он точно не стоил случившегося. Не стоил повторения этого. Не стоил кошмаров по ночам, трясущихся рук, липкого страха, выкидыша прямо перед первым курсом; врач сказала, у Миры вряд ли могут быть дети и это чистая случайность. Эта случайность окончательно лишила её матери и самой крохотной надежды. Мать посоветовала ей проваливать к тому гопнику, ради которого она оболгала порядочного щедрого человека. Благодетеля. Проваливать Мире было некуда.
"Вот видишь, даже ему ты не нужна", — сказала мать, а спустя какое-то время устроила её в общежитие.
Мира боялась, что отчим будет преследовать её, но он не приходил. Однажды она увидела его в кафе с какой-то шестнадцатилеткой; старая игрушка сменилась новой. Матери она звонить не стала. Всё равно бесполезно. Спустя несколько лет его насмерть сбила машина.
Во время учёбы мать посылала ей деньги, словно откупалась. Мира тогда начала мастерить, это приносило утешение. Увидев фото с росписи (они тихонько расписались без церемоний, но фотографа приглашали), мать позвонила ей и сказала, что наконец-то избавилась от иждивенки — и теперь Мира пусть сидит на шее у мужа. Мира зарабатывала переводами, рисунками на заказ, иногда у неё покупали фигурки и брошки, которые она тоже начала делать; на скромную жизнь ей бы хватило. Рафаил зарабатывал гораздо больше и постоянно баловал её, для него это было в порядке вещей, и он не просил за это никакой благодарности и лишней заботы.
Друзей у Миры толком не было. С университетских лет осталась одна подруга, но она разрывалась между работой в школе, бытом и ребёнком после того, как ушёл муж, и у неё почти никогда не было времени. Мира дарила её ребёнку дорогие и нужные вещи, пытаясь как-то помочь; помощь напрямую подруга бы не приняла. Мира так и не смогла всё ей рассказать, и та считала её до неприличия удачливой.
Когда мать заболела, Мира сама не поняла, что чувствует. Они общались крайне редко. Только раз Мира была у неё с Рафаилом, и мать посоветовала ему приобрести абонемент в спортзал. Рафаил, обычно очень мягкий и обходительный, посоветовал ей не лезть в чужие дела (и не тыкать малознакомым людям). Мира знала, что его дразнили в школе, из-за этого он долгое время изводил себя диетами и очень мало ел, но потом плюнул на чужое мнение и стандарты красоты. Мира считала его очень красивым; лёгкая полнота не портила его правильных черт, а только делала его обаятельнее.
Мира старалась помогать матери. Ездила к ней, хотела прислать денег, хотя наследство от отчима было приличным. Мать отказалась, потому что деньги были как бы Рафаила, и её взбесила мысль, что она будет ему должна. Казалось, что всё очень серьёзно, но потом наступила ремиссия. Мира думала об этом, когда Рафаил вернулся домой и застал её сидящей в ванне. Потом она вышла, накинув халат; он ставил чайник.
— Прогноз хороший? — тихо спросил он.
Мира кивнула и села за стол.
— Она не пропадёт. Ты бы видел, как на неё смотрел врач. Он вроде не женат. Почему она всем так нравится?
— Только не мне, — сказал Рафаил. — Это не отменяет того, что по-человечески, если говорить отстранённо, я рад, что всё, кажется, обошлось.
— Я тоже, — Мира покрутила в руках чашку. — Пусть у неё всё будет хорошо. Знаешь, она до сих пор бредёт в темноте, будто слепая. Сколько ни объясняй слепому элементарные для зрячего вещи, цвет неба, яркость, резкость, солнечные блики в волосах... Кстати, красиво, у тебя красивые волосы... — Она улыбнулась, потом опять посмотрела печально. — Это бессмысленно. Для него это просто набор звуков. Ты можешь, конечно, начать расписывать, что оранжевый — тёплый, а серый — холодный, придумать ещё что-то, но это не поможет ему познать, что такое цвет на самом деле.
— Разве она не измучила тебя? Не предала? — он опустился на корточки рядом с Мирой. — Не лишила
