Не получилось лето. И вроде бы все в наличии, и на местах. Ветер совсем не ураган, но холодный и неуютный. Пока северный ветродуй облака разгонял над пляжем – ведь полезное же дело! – глядь, а на теплом песочке загорающего люда поуменьшилось. Точно, поуменьшилось! И даже поубавилось! Потревоженная ветерком, шелестящая воздушная прохлада, набегающая со стороны залива, вместе с облаками прихватила и унесла, вглубь берега несколько шумных компаний и одиночно красовавшихся отдыхающих. Лишенные эротического константа и уюта, балтийским передвижением свежих воздушных масс, полуодетые, как латинские мачо, отдыхающие, осенней листвой, оседали в стеклянных кафешках и деревянных сараях для игры на биллиарде.
Здесь водился горячий кофе. Особенно, в первой половине дня, поскольку во второй половине появлялся вечный конкурент-сотрудник мороженое. И все через него все начало быть, что начало быть Добавляя в кофеварочное сырье, на одну пятую, и выше, коньяку из фляжек, замерзающие отдыхающие, «божеский» напиток трансформировали в «божественный». Зябкие мурашки уходили на обед, оставляя после себя усталые участки загорелой кожи. Разглаживалось колючее настроение. Разглаживались неопрятные воспоминания и не первой свежести мечты. Словом, становилось хорошо. Хорошо болтать, смеяться, храбро и не храбро флиртовать, и даже мелкопакостно подфлиртовывать, знакомиться, кокетничать, щедро раздавать необеспеченные авансы, а также взвинчивать до небес ставки в нехитрой рулетке, называемой курортным романом. Ну, хотя бы повестушкой об NN-ой приступе неизлечимой любовной лихорадки
Пресловутая гегелевская диалектика, невообразима в такой степени; настолько труднопознаваема головным и прочими мозгами этика, эстетика, аксиологически возвращает, утверждает и награждает, а, главное, делает аксиоматическимкм и внесосуществование вечного, ничем не тормозимого, пустого.
Когда человеку уже хорошо, его ни на минуту не оставляет идея о том, что ему может быть прекрасно. И в геометрической прогрессии – прекрасно, восхитительно, великолепно, сногсшибательно. В этом и состоит вековая вражда того, что есть и того, что хочется. При этом, вожделенное имение или состояние непременно наличествует у кого-то из друзей, знакомых, родственников или бывших школьных товарищей. Причем у многих. Такое положение вещей раздражает, бесит, лишает покоя, отдыха и сна. Мотивирует на трудовые атаки, с целью – сдохну, но получу такое же. Или такого же. В самом крайнем случае – такую же. И замечательно! – воскликнет мудрый читатель. Нечего век на печке сидеть, нужно и прогресс двигать, и технологии осваивать и честной конкуренции не бояться. И прочие благоглупости в духе Давида Риккардо и Адама Смита. Последним, кто их читал на просторах Руси-матушки, был ненужный человек Евгений Онегин. Действительно, у Гомера и Феокрита про конкуренцию ничего не сказано. Оттого-то проказник Онегин, в поисках ответа на новые вызовы, и обратился к модной тогда политической экономии. Результат превзошел все возможные прогнозы. Не самая сложная и, по большей части, надуманная ситуация конкуренции при ухаживании за Ольгой Лариной, обернулась горем, да несчастьем. Ну вы помните – кудрявый романтик получил пулю, его друг, ставший его палачом, навсегда покинул родной дом, а семейство Лариных могло запросто остаться без будущего. Выйти замуж с погубленной репутацией было крайне затруднительно или невозможно. Вот вам применение принципа свободной конкуренции в отдельно взятой русской семье или какой ценой может быть оплачен так называемый прогресс.
К чему я это все? Ну во-первых это далеко не все а, во-вторых, не надо меня торопить и подталкивать с разных сторон. Идея должны вызреть! Представьте шестьдесят лет Советской власти, от выстрела с Авроры и до проекта «Союз-Аполлон». Все эти годы головной мозг строителей социализма шпиговался разными нежизнеспособными идеями, от которых он работал все хуже и хуже, пока не прекратил соображать вообще. Фантастические архетипы классовой борьбы, революционного творчества масс, пролетарского объединения всех стран, всеобщего равенства и братства всех перед всеми были начисто обессмыслены практикой Второй мировой войны. А если где-то в головах еще оставались пережитки марсианских сакральных заклинаний, то нечеловеческий идиотизм престарелой коммунистической элиты, лишил официально принятую идеологию даже малейшего шанса на уважение и почитание. Коммунизм не был разбит в жарких дискуссиях или на полях сражений. Он тихо и бесславно отдал концы в каждой, отдельно взятой голове, так сказать, индивидуально и не особо пафосно. Ввиду устаревания и первоначальной негодности. Призрак коммунизма хорошо побродил по Европе, попытался осесть в России и впал в кому где-то в сибирском океане зеленой тайги. Английские ученые, полагают, что Тунгусский взрыв – самоубийство Призрака. Концепция всеобщего равенства тоже скончалась в забвении и одиночестве. Как и все прочие духовные франкенштейны, сшитые из околонаучных предрассудков и спекуляций.
Некоторый пережиток принципа всеобщей эгалитарности до сих пор существует и пытается обманывать налогоплательщиков. Как неловкий нищий, он не вызывает сочувствия. У большинства граждан, умеющих читать и молчать, статус о равенстве граждан перед законом вызывает лишь сарказм и насмешки.
Убеждение во всеобщей одинаковости и тотальной взаимозаменяемости перешло в область потустороннюю и, прямо скажем, загробную. Дескать, перед смертью все равны, значит после неё и подавно. Вот там и наступит подлинная духовность – без национальных, возрастных и гендерных различий. Можно назвать этот тип социальных галлюцинаций коллективно-классическим.
Зато по эту сторону Стикса, верх взяла позиция индивидуального гедонизма. Собачья преданность хозяину или вожаку стаи постепенно вытеснялась кошачьей самостоятельностью и неповторимостью. Так, по крайней мере, было задумано. Социализм с человеческим лицом. Лучше звучит – с человеческими лицами. С разными человеческими лицами. С разными причёсками, костюмами, квартирами. Долой серость, однообразие и монотонность!
Но любой мало-мальски соображающий хозяйственник может задать вопрос – модный дом Версаче представляет четыре коллекции в год. Так? Самый великий кутюрье не сможет предсказать – какой силуэт и в какой цветовой гамме будет царить на подиуме через год. Так? А в условиях пятилетнего планирования даже сторож на складе фабрики «Салют» не затруднится с ответом. Костюм гост такой-то из ткани гост такой-то. Цвет, размер и цена утверждены на пять лет вперёд. Минимум на пять лет. А потом ещё на пять. При этом, все сэкономленные на новаторстве ресурсы, можно решительно вложить в исследования по прочности и долговечности. Драп – такой, чтобы пули отскакивали. Домашний будильник вручили дедушке за храбрость при распахивании целины. Обратите внимание на любимый ленинградский трамвай. Первые «американки» появились одновременно с Гитлером, а последний перед олимпиадой 80 списали. А выпускали их всего-то года три. Значит, вагоны ходили почти сорок лет. Может трамвай работать столько времени? Может. И будет. У этого экспресса железо на бортах, как у бронепоезда. Станина десять дюймов из мостового швеллера сварена. Не случись спортивного праздника, они бы еще ходили и ходили. И в них бы ездили горожане, совершенно неотличимые от вчерашних. От прошлогодних. От их родителей. Трамвай медленно катился из одного года в другой, из одной пятилетки в следующую, в направлении коллективной мечты, придуманной совсем в другом коллективе. Пассажиры, одетые в серый драпчик, входили и выходили, отсчитывали мелочь, отрывали билеты и ждали, когда же объявят заветную остановку. Не дождались. Не объявили. Маршрут был проложен по кругу, и он не включал в себя остановку «коммунизм». Справедливости ради, стоит сказать, что почти все это знали. А кто не знал, тот догадывался. Кто догадался – шли пешком, ругались, пили водку, потом каялись и залезали обратно. Некоторый разброс человеческих параметров и характеров устранялся в процессе движения. План выполнялся, трамвай дребезжал, медяки звенели и билеты отрывались. Вагон шёл по кругу, годами повторяя маршрут, но, как ни странно, приближался к заветной цели. Потому что цель была не в человеко-метрах, и не в человеко-копейках и ни в человеко-годах. Смысл всего мероприятия состоял и состоит в трансформации сознания всего человеческого материала.
Древние утверждали, что народ, произведший на свет хоть одного свободного человека, есть народ великий. Кустарная романтика. Мелкотоварное производство. Система разлитого по стаканам социализма гарантировала массовое производство человека нового типа. Целыми поколениями. При последующем самовоспроизведении. Вот это работа. Вот это масштаб. Вот это задача! Свободный человек. Один. Выше всех. Герой. Один на все времена. Да это же проще простого – дайте соответствующее окружение и декорации, выберите типаж, соберите побольше штампов в диалогах и сюжетах. Всё остальное склеится само в головах зрителей, профессионалов и любителей. Короля играет свита, героя назначает государство. Совершенно неважно, кто он на самом деле – уголовник Матросов, бандит Котовский, морфинист Слащёв-Крымский, аферист Папаниди, маньяк Дирливангер, садист Гайдар, томный Берия, педофил Енукидзе, расстрига и грабитель Джугашвили. В конце концов, в любой момент героя можно превратить в не-героя, а то и обратно в бандита. Из одиннадцати тысяч военных Героев Советского Союза, семьдесят два оказались бывшими полицаями и предателями. В полночь их звезды погасли. Золушкин колокол ежесуточно поддерживал баланс, отправляя на свалку отработанный антропоморфный жмых.
Настоящим чудом технологии явились те двести пятьдесят миллионов исполнителей второго плана. Восприимчивые и чуткие. Самоотверженные и безотказные. Одна беда – увлекающиеся. В боевых столкновениях Гражданской войны приняло участие четыре процента населения. Разруха – плод творчества всего населения. Поражают масштабы действий любительского состава по сравнению с незначительными акциями профессионалов, по большей части, иноземцев с оружием в руках. Латышские стрелки, чехословацкий корпус, британские танкисты. Французские асы Анри Фарман, Анри Ньюпор и братья Вуазен. Идея борьбы с врагами народа воплотилась с немыслимым резонансом. У профессионалов в кожаных куртках появилось столько добровольных помощников, что программу строительства исправительно-трудовых учреждений пришлось пересматривать и увеличивать. Как получилось, что на шестьсот тысяч официально расстрелянных приходится шесть миллионов неофициально погибших в ходе репрессий? Доносительство перестало быть социально осуждаемым способом делать карьеру, осваивать соседскую жилплощадь, устранять удачливых соперников в любви, творчестве, науке и спорте. Следующая постановка – переход от Коммунистического Интернационала к Великому русскому народу. Прошло на ура. Дальнейшие номера колоссального ревю – борьба за мир во всём мире, строительство социализма,
