Псевдороман

невозможно дать имя, ибо оно не испытано доселе – осторожно вводит мать в коридор, за это время она странно вытянулась ростом и помолодела, я радостно-возмущенно спрашиваю: «как же так, ведь ты умерла?», что, конечно, подразумевает – «но где же, где ты была?», следует ответ... – пробел – за родителями входит юноша, у него небольшое лицо цвета сепии, с влажными, слегка навыкате глазами, курчавые темные волосы, его черты знакомы, но когда-то прочно забыты, наконец я догадываюсь: «вы – иной расы?», первоначальная экзальтация переходит в отчаяние, когда я вижу, что сухая беленая стена предбанника на лестничной площадке испещрена угольными письменами, корявыми и остроугловатыми – их смысл, также исчезнувший из памяти, безусловно, аннигилирует всякую надежду; и потом я трехкратно не могу проснуться, нет, четырехкратно, изысканный кошмар многокамерного, будто коровий желудок, сновидения, а может, наша вселенная – одна из станций нескончаемо-недостижимого пробуждения, и когда я, к счастью, нечеловеческим усилием сумел разорвать веки в нашем, драгоценно-воздушном мире – где-то играла сарабанда Генделя, столь ценимая создателями трагических эффектов


а еще, недавно – это как раз второе сновидение – я с омерзением заметил прусака, непостижимой метаморфозой вскоре обратившегося в скорпиона с упругим, точно металлический шланг, хвостом – кажется, у Достоевского в «Идиоте» один из героев в ожидании смерти видел во сне скорлупчатое существо – скорпион выскочил, куда бы вы думали? действительно, на балкон и там стал котом с круглой человеческой головой и красными глазами, а кот, в свою очередь (...) – и я осознал, что огромный кусок плиты пола все же обрушился, я всегда боялся этого, и сквозь прореху видна земля


X. Автор, пожалуй, слишком увлекся собой


как описать запах? сравнить его с другим, давно каталогизированным в музее ароматов Эль Бардо, где тот, подобно бабочке, приколот к черному воздуху, тогда – это сарсапарель, как у Брэдбери, но беда в том, что я не знаю, чем пахнет сарсапарель, лишь буквы имени рождают игольчатое, пропитанное маслянистым сиянием чувство, и лучшее, что можно сделать, это вменить запаху в бодлеровское «correspondance» – краску или, еще совершеннее, осязание и звук; несомненно, продвижение к цели мыслимо в области шарлаховых, червленых тонов ежевики, граничащих, без плавного перехода, но и без лишнего напряжения, с бархатистой желтизной, нет, скорее, кремовостью, что до звуков, здесь поможет упругость темного жемчуга; наверное, бритвенное обострение моих восприятий – перед смертью, ведь с ней, со смертью, так сродна шершавая подушка, кручеными морщинами расползающаяся от фасолины уха, впрочем, даже Пятикнижие, подспудно, но оттого не менее сурово отрицающее бессмертие, случайно проговорилось о тайне соляного столпа – символа вечности метаморфоз – у этого чудовищного монолита, сверкавшего, точно алмаз, уверяют античные авторы, засвидетельствованы женские кровоочищения, следовательно, пульсировала жизнь, ибо живо то, что сжимается и расширяется – об этом сообщает Бусирис Крокодилопольский, никогда и никем не уличенный во лжи – и сколь великолепно, что с некоторых пор я сплю нагим, сколь розово горячее дыхание сильного тела, сколь терпко пространство целует кожу, я понял, наконец, что одежда – худшее из проклятий, человек извергнут из Эдема, человек вылеплен голым, как лев, или как этот сухой и легкий – легче его же паутины – паук


XI. Автор, наконец, возвращается к своему герою


ум завис в утробе утренней полуспячки тяжким поплавком – а на задворках восприятия, там, где смутно живут народы с песьими головами, чья-то сумка из толпы вкрадчивым носом тычется мне в икры – ну а пока суд да дело, мельницы фантазии не теряют времени, жернова словорождения ворочаются, таинственные, как Антикитерский механизм, и я вздрагиваю от беспощадно-голубого разряда побудки, успев вырвать из оцепенелого хаоса первообразов пару-тройку румяных и морозных метафор – остальное привычно рассыпается в прах


итак, к нашему герою: он вновь восстановил в памяти, а может, выдумал, свой любовный дебют – и сразу двойной: курорт, две дамы столичного полусвета, практиковавшие, как выяснилось, легкий оккультизм – сочноголосая брюнетка, тугой напряженностью форм напоминавшая скульптуры Майоля, и ее высокая, очкастая, с кудрявой желтой гривой наперсница, чей стиль колебался между вамп и синим чулком, он отважился подойти к ним на пляже, вопрос нарочито идиотский – «как вам удалось приобрести такой прекрасный загар?» – потом был вечер, огни прогулочных катеров на смуглой бронзе моря, красный маяк, путешествия на дикий пляж, горячий песок, блаженный адамизм, съемная комната, беседы об Арканах Таро, мелькание какого-то Карлоса в роли общего знакомого, горьковатый запах вина, контраст оттенков их кожи, мягкая и упругая плоть бедер, спины, углубление в спине, и здесь в мозгу вспоминающего начинает звучать «A Whiter Shade of Pale» с ее бахообразной пламенеющей психоделикой, одну звали..., имя другой он не хочет разглашать – впрочем, и первое называть тоже не следовало, ты ведь джентльмен; принято считать, что крылатым мужчину делает женщина, правда, скорее, не она как таковая, но ее идол, эйдос, и эти два существа впервые, вместе с драгоценными для молодого человека уроками светского обхождения и утонченной страсти, прирастили ему, каждая со своей стороны, два крыла, тяжелых и косматых, словно шкура того зверя, что укрощен девой – одиннадцатый Аркан – возможно, тогда и случился огненный, как мгновенный британский флаг расщепленных молний, разрыв тропы его жизни


Эпилог


многие души сгорят, так пересохшую траву выжигают для посева новых семян, пусть эта глубоко печальная мысль завершит мой опус; впрочем, любой русский роман, даже с приставкой «псевдо», должен заканчиваться снегом, по первому впечатлению он, снег, плотный и точно из гипса, но вблизи можно разглядеть, что ткань его тонка и зернисто-прозрачна, а на снегу – алый, будто в крови, младенец, и я вижу, как его полукольцом, схожим с буквой U, обступают мужские фигуры в белых туниках поверх длинных кольчужных рубах, и хорошо бы прочертить у голого горизонта хотя бы слабую нить рассветной киновари