Случилось это в 1980, олимпийском и смерти Высоцкого, году. Уж не знаю каким образом, а появилась у нас в городе-герое выставка-продажа болгарских пластинок.
Вот на ней-то я познакомился со своим тёзкой – студентом пединститута, который хоть и был моложе меня, но в общем интересы наши совпадали.
И вот на одной из наших встреч он, сияя от удовольствия, показал мне фотографии с картин Сальвадора Дали. Надо сказать, что у нас в стране (в то время) великого испанца не любили. Точнее сказать, не внушал он доверия власть предержащим, в отличие от его не менее великого земляка – Пабло Пикассо. А посему и указано было ругать его во всех изданиях по искусству, что наши искусствоведы и делали изо всех сил. Притом, делали они это просто удивительно; не печатая репродукций его работ.
Ну, точно по Жванецкому (давайте говорить о крахе Голливуда, не видя ни одного фильма!). Впрочем, одну его работу печатали:” Предчувствие гражданской войны”. Тут же в тексте статьи охаивая её с ног до головы, и обратно. Поэтому, когда в книге Ю. Борева «Эстетика» напечатали «Постоянство памяти» и «Пылающий жираф» (в цвете!), вы можете себе представить, какую сенсацию это произвело в нашей компании.
А тут, хотя и не в цвете, но где-то порядка сотни снимков. Каково, а? Причем, Санька объяснил, что это из французского(!) альбома.
Пришлось пожертвовать одной пластинкой, чтобы получить на время у него негативы.
Дома, несмотря на отпуск, заниматься печатью не хотелось, и я придумал хитрую хитрость. Купил реактивы, бумагу и договорился с цеховой художницей – Галкой, что печатать буду в её лаборатории, так как она, кроме наглядной агитации и прочего оформления, еще и передовиков снимала.
Отпечатал всё, что тогда меня заинтересовало, сел глянцевать. Сначала долго это дело шло, а потом поднагрелся глянцеватель и пошло: щёлк-щёлк, только успевай карточки менять.
Вот отлепил я от глянцевателя очередной снимок: это была штудия великого мастера «Обнаженная спина» (ну, удивительно целомудренный рисунок! Не поленитесь, найдите монографию А. Рожина «Сальвадор Дали: миф и реальность», она там, на стр. 132, напечатана и убедитесь сами), как заходит в мастерскую парторг цеховой. Пренеприятная личность, я вам скажу. Бывало, как начнёт на комсомольском собрании речь толкать, засыпаешь только так, почище, чем от снотворного. Я думаю, от его речей и молоко запросто скиснуть могло.
Ну, да ладно. Значит, заходит он. Ну, зачем он зашёл ясно, год-то какой, а? ЗАВЕРШАЮЩИЙ!!! Во!
Зашёл, и сразу ко мне. Дескать, чем это тут комсомолец занимается? И что же видят его светлые очи? А видят они эту штудию, а, увидев, расширяются на глазах (моих и Галкиных). И начинает он, как-то визгливо, как говорят в Одессе по-жлобски, выкрикивать одно только слово: «Порнография!»
Я, конечно, пытаюсь воздействовать на его психику и посеять разумное, доброе, вечное, то есть пытаюсь объяснить, дескать, какая же это порнография, Владимир Сергеевич! Это же произведение искусства! Художник рисовал, вон и подпись имеется! (Сам-то в то время недалеко от него ушел; рисунок, картина либо скульптура – искусство, а вот фотоснимок – порнография!)
Но спорить с ним, все равно, что заевший патефон переорать: упёрся в своё и орёт: «Порнография!!!»
Пришлось в организованном порядке отступить по всему фронту: прекратить увещевания (без толку!), собрать отглянцованные снимки в один пакет, неотглянцованные – в другой и покинуть поле идеологического сражения с позором.
А спустя некоторое время Галке (партийная была) выговор влепили, с какой-то хитрой формулировкой, чуть ли не за попустительство классовой вылазке буржуазного пропагандиста Кучерука.
А ещё через какое-то время (во дела!) подошёл он ко мне и предложил (чтоб вы думали?)… в партию вступить.
Я этак ехидненько улыбнулся и говорю: «А что мне в той партии делать, где такие дураки, как вы, искусство от порнографии отличить не могут?» Похлопал он ртом, словно рыба на берегу, и молча по своим партийным делам пошёл. А что тут скажешь?
