Герой, красавец, моралист - поэт Эдуард Асадов

Нет, что бы сегодня ни говорили о наивно-сентиментальной предрасположенности к восприятию  молодёжью советского периода художественной литературы, я склонен полагать, что это вовсе не было связано с отсутствием у неё, у той молодёжи,  эстетического вкуса. Я тоже, как и многие мои сверстники, зачитывался книжками А. Грина и В. Каверина, пел под гитару песни Б. Окуджавы и В. Высоцкого, охотился в книжных магазинах за стихами Р. Казаковой и Э. Асадова.
К «высокой», элитарной культуре  у нас отношение было почтительным. Модных поэтов, таких, например, как Р. Рождественский, Е. Евтушенко, А. Вознесенский, Б. Ахмадуллина, мы, конечно же, в большинстве своём почитали. Но что поделать, нам нравилась и романтическая литература, которая бесхитростно отражала наши духовные убеждения, наши представления о нравственных идеалах, наши стремления к гармонии чувственных эмоций.
Я хорошо помню ту атмосферу щемящее-эмоциональных ожиданий школьных (а потом – техникумовских) вечеров творческой самодеятельности, когда самые смелые из нас, школяров, читали и пели со сцены именно то, что волновало наши юные и неопытные души. И удивительно, что педагоги тех лет ничуть не запрещали нам смело говорить о любви «Риммоказаковскими» и «Эдуардоасадовскими»  стихами и петь бардовские песни с не всегда «правильными» смыслами.
Ну, ведь, скажите на милость, разве это было не крамольным:

Большой мужчина девочку обманывает.
Острит, что так положено от века.
Он веточку отламывает, обламывает…
Грустит и тихо подаётся ветка.

Она в руках топорщится и тает.
Во что она поверила, зайчонок?
Большой мужчина девочку листает
От тапочек до пальчиков точёных…
(Римма Казакова)

Вот тогда я и услышал впервые пронзительно откровенные стихи Эдуарда Асадова:

Как много тех, с кем можно лечь в постель,
Как мало тех, с кем хочется проснуться…
И утром, расставаясь улыбнуться,
И помахать рукой, и улыбнуться,
И целый день, волнуясь, ждать вестей.
Как много тех, с кем можно просто жить,
Пить утром кофе, говорить и спорить…
С кем можно ездить отдыхать на море,
И, как положено – и в радости, и в горе
Быть рядом… Но при этом не любить…
… Стихи Эдуарда Асадова жили какой-то своей потаённой жизнью. Они не печатались в литературных журналах, о них не спорили критики (их вообще как бы никто не замечал). Но их любили читать со сцены, их раскупали в книжных магазинах и заучивали наизусть.
И это было так, как и со всем замалчиваемым или незамечаемым явлением в те советские годы: если партийной идеологии не нравится, значит, это нечто живое и искреннее.

1. Нормальные ценности
… Но неправильно всё же говорить, что стихи Асадова нами всеми воспринимались, как советская классика в том смысле, что отвечала всем её требованиям и канонам. Всем нам, кто хотя бы мало-мальски отличал хорошую поэзию от «графоманской», было понятно, что «асадовские» стихи – это та же часть массовой культуры, что и песенная попса. Нам нравилась такая поэзия, потому что она отвечала нашим юным, готовым откликнуться любой романтической мелодии душам, какой бы она ни была простой, а иногда до откровения – примитивной.
Справедливо говорит об этом в своей статье о нём журналист  П. Короленко: «… Не так ли мы, дети «интеллигентных» родителей, втайне любили Асадова, поэта вне стилей, канонов, литературных конвенций? Культура нам повелела стесняться Асадова и читать со вкусом породистые стихи, ухоженные, как доги и ньюфаундленды. Стихи Асадова подобны рыжей дворняге – той, брошенной кем-то и верной. Читательские письма к нему – те тысячи, миллионы, по выражению самого поэта, писем светлых и высоких – бесспорный патент на право называться поэтом реально народным».
Что мы знали о нём? Что он – человек мужественный и открытый. Мы знали, что Асадов прошел всю войну, на которой потерял зрение. Слепой поэт… Но мы знали и то, что он никогда об этом не признавался в творчестве и не говорил вслух.
«Все эти и другие стихи не могли оставить самого бесчувственного сухаря и чурбана равнодушным, –  продолжает в своей статье П. Короленко, – В миллионах советских школ девчонки переписывали их в песенники, сколько бы им ни бубнили учителя, что это «не поэзия». Да и бубнили ли? Простые учителя в простых школах наверняка не бубнили. Девочек (а в простых школах – и учителей) не пугали смешные рифмы, просодический хаос (беспечное чередование абаб, абба и аабб, да еще с нефиксированным распределением мужских и женских клаузул, «невозможным» для русской поэзии), утрированно-графоманское отношение к ритму (корявенький дольник чаще всего), к стиху и строфике».

Да, Вы со мною были не честны.
Вы предали меня, и может статься,
Не стоило бы вовсе разбираться,
Нужны Вы мне иль больше не нужны.
Но Вы с душой нечистою своей
Всего скорее даже не увидели,
Что вслед за мною не за что обидели
Совсем для Вас неведомых людей.
Всех тех, кому я после встречи с Вами,
Как, может быть, они и хороши
Отвечу не сердечными словами,
А горьким недоверием души.

… Как «литературная репутация» Асадов практически не существует. «То, что стихи Асадова не выдерживают никакой критики с точки зрения литературных критериев, — вещь настолько очевидная, что доказывать её смешно, – утверждает в своей остроумной и искромётной работе об Асадове писатель Д. Быков. – Это не поэзия или, верней, другая поэзия. Подобные стихи пишут почти все читатели Асадова: библиотекарши, курсанты, офицерские дочки... Только у него, конечно, глаже, строже, сюжетней. Но ценности, утверждаемые им, — ценности нормальные, хорошие, и хотя я не люблю ни стихов Асадова, ни их читателей, — я глубоко уважаю его как человека. Да и их временами уважаю, ибо, глупые или не глупые, пошлые или не пошлые, они все-таки составляют большинство моего народа. А воспитывать народный вкус бесполезно: фольклор ведь тоже полон банальностей и длиннот, только обаяние его в непосредственности, а не в оригинальности... Я совершенно искренне полагаю, что ситуация, при которой сто из ста пятидесяти опрошенных комсомольцев любимым поэтом называют Асадова (так было в семидесятых, об этом писала «Комсомолка»), — нормальна. И пусть лучше знают наизусть «Балладу о рыжей дворняге», этот безусловный поэтический суррогат, нежели Киркоровскую «Зайку мою»: вы спросите, какая разница? — есть разница.
Да, это поп-культура. Но другой массы не хавают. Более того: один киевский врач написал Асадову, что медикаментов не хватает, бинтов, простынь нет, — и тогда, нищий, беспомощный, чужой на независимой Украине, он приходит к своим больным и читает им вслух Асадова. И им легче. Охотно верю. Я даже больше скажу: больной или запуганный человек особенно чувствителен к сентиментальной, пусть и банальной поэзии. Мне как-то в армии попался сборник Асадова — мне дала его пролистать дочка замполита, очень глупая, но сострадавшая солдатам девочка лет четырнадцати. И верите ли, я, на гражданке ругавший Пастернака за дурновкусие, — я чуть не расплакался над этим сборником! Потому что я в армии мало ел и много страдал, а такой человек к рифмованному тексту по определению восприимчив. Добавлю, что от «Зайки» я не заплакал бы и в армии».

Как мало тех, с кем хочется мечтать!
Смотреть, как облака роятся в небе,
Писать слова любви на первом снеге,
И думать лишь об этом человеке…
И счастья большего не знать и не желать.
Как мало тех, с кем можно помолчать,
Кто понимает с полуслова, с полувзгляда,
Кому не жалко год за годом отдавать,
И за кого ты сможешь, как награду,
Любую боль, любую казнь принять…
Вот так и вьётся эта канитель -
Легко встречаются, без боли расстаются…
Все потому, что много тех, с кем можно лечь в постель.
Все потому, что мало тех, с кем хочется проснуться.
Как много тех, с кем можно лечь в постель…
Как мало тех, с кем хочется проснуться…
И жизнь плетёт нас, словно канитель…
Сдвигая, будто при гадании на блюдце.
Мы мечемся: – работа…быт…дела…
Кто хочет слышать- всё же должен слушать…
А на бегу- заметишь лишь тела…
Остановитесь…чтоб увидеть душу.
Мы выбираем сердцем – по уму…
Порой боимся на улыбку  улыбнуться,
Но душу открываем лишь тому,
С которым и захочется проснуться..
Как много тех, с кем можно говорить.
Как мало тех, с кем трепетно молчание.
Когда надежды тоненькая нить
Меж нами, как простое понимание…

2. «Оказалось, я кому-то нужен»

Эдуард  Аркадьевич Асадов (Эдуард Арташесович Асадьянц) родился в городе Мары Туркестанской АССР в армянской семье.
После смерти отца в 1929 году он с матерью переезжает в Свердловск, где жил дед, отец матери.
С 1939 года Эдуард Асадов жил в Москве, учился в 38-й московской школе на Пречистенке, которую закончил в 1941 году.
Как и многие его ровесники, пошел на войну добровольцем.
… А в ночь с 3 на 4 мая 1943 года в боях за Севастополь получил тяжелейшее ранение осколком снаряда в лицо.
«… Что было потом? – вспоминал поэт впоследствии, - А потом был госпиталь и двадцать шесть суток борьбы между жизнью и смертью. «Быть или не быть?» — в самом буквальном смысле этого слова. Когда сознание приходило — диктовал по два-три слова открытку маме, стараясь избежать тревожных слов. Когда уходило сознание, бредил.
Было плохо, но молодость и жизнь всё-таки победили. Впрочем, госпиталь был у меня не один, а целая обойма. Из Мамашаев меня перевезли в Саки, затем в Симферополь, потом в Кисловодск в госпиталь имени Десятилетия Октября (теперь там санаторий), ну а оттуда — в Москву. Переезды, скальпели хирургов, перевязки. И вот самое трудное — приговор врачей: «Впереди будет всё. Всё, кроме света». Это-то мне предстояло принять, выдержать и осмыслить, уже самому решать вопрос: «Быть или не быть?» А после многих бессонных ночей, взвесив всё и ответив: «Да!» — поставить перед собой самую большую и самую важную для себя цель и идти к ней, уже не сдаваясь.
                Я вновь стал писать стихи. Писал и ночью и днём, и до и после операции, писал настойчиво и упорно. Понимал, что ещё не то и не так, но снова искал и снова работал. Однако какой бы ни была твёрдой воля у человека, с каким бы упорством ни шёл он к поставленной цели и сколько бы труда ни вложил в своё дело, подлинный успех ему ещё не гарантирован. В поэзии, как и во всяком творчестве, нужны способности, талант, призвание. Самому же оценить достоинство своих стихов трудно, ведь пристрастнее всего относишься именно к себе.
… Никогда не забуду этого 1 мая 1948 года. И того, каким счастливым я был, когда держал купленный возле Дома учёных номер «Огонька», в котором были напечатаны мои стихи. Вот именно, мои стихи, а не чьи-то другие! Мимо меня с песнями шли праздничные демонстранты, а я был, наверное, праздничнее всех в Москве!».
Когда мне встречается в людях дурное,
То долгое время я верить стараюсь,
Что это скорее всего — напускное,
Что это — случайность, и я ошибаюсь.

В 1946 году Эдуард Асадов поступает в Литературный институт имени А. М. Горького, который с отличием оканчивает в 1951 году. В том же году публикует первый сборник стихов «Светлая дорога», его принимают в Союз писателей.
И в личной жизни у молодого поэта всё налаживалась. Об этой стороне жизни он рассказывал так:
«…После того ранения я уже было подумывал о том, что всё для меня