Привычка
Две девушки вошли в кафе, сели за соседний столик и продолжили разговор.
-Ты говорила, что эта любовь у тебя на всю жизнь.
- Ошиблась, бывает, все рассыпалось как карточный домик, осталась одна какая-то привычка. - Привычка свыше нам дана…
- Может быть, но хорошо, что хоть встречаемся не каждый день, а то «застрелиться и не встать»…
Да и времени особо свободного у меня нет.
- А что не уйдешь от него.
- Не знаю. Как-то все идет по привычке. Да и он сам что-то никуда не уходит.
– Да, может, та же самая привычка?
- Может быть, но меня пока все это устраивает.
Привычка, может быть, и свыше нам дана, но счастье всем она не заменила
Плетется в сумерках, ссутулившись одна. Привычка та, что свыше нам дана.
Скажите мне, зачем она нужна? Привычка та, что свыше нам дана..
Песчаная коса
Вечером ко мне зашла давнишняя подруга-приятельница, учились вместе, и она весело рассказала мне
о встрече с нашими общими знакомыми и об их беседе. Я удивилась и спросила: - А, зачем ты стала об этом говорить, они же ведь тебя не спрашивали?
- Да, так, как-то случайно получилось в общем разговоре за столом.
- Странно, а ты понимаешь, что ты непросто поставила меня в неудобную ситуацию,
ты подставила меня…
- Может быть, но я не думаю, что моя шутейная глупость серьезно повлияет
на наши отношения…
- Знаешь, когда человек плывет в море, дельфины плывут за ним.
Если человек вдруг выходит на песчаную косу, дельфины разворачиваются и уходят обратно в море.
Но они ведь не знают, что, пройдя песчаную косу, у этого человека снова будет море.
Только тем дельфинам, в этом море, уже с этим человеком никогда больше не быть: их навсегда разделила песчаная коса. Подруга на несколько секунд задумалась, затем встала и, молча, ушла.
Вот и всё…
Странно, но чем дальше иду я своею дорогой, тем меньше друзей остается на ней.
Зачем мне это?
Я возвращалась домой по Набережной, как вдруг надо мной навис мужской голос: можно познакомиться, а заодно и проводить вас. Я остановилась: да, провожать уже не стоит, я пришла, осталось дорогу перейти.
- Давайте встретимся завтра.
-Не смогу.
- Ну, тогда давайте договоримся: сегодня пятница, 17 часов, и мы стоим с вами у дома №44, вот здесь, в пятницу, в это время я вас буду ждать. Хорошо?
- Хорошо, - сказала я безразлично-уставшим голосом.
Придя домой, я забыла об этом. И побежали дни: прошел месяц, другой, третий…
И однажды муж мне утром говорит: завтра пятница, я уеду на несколько дней, у меня дела. А я подумала: завтра пятница, схожу я, пожалуй, к этому дому.
Я еще издали увидела, что он там стоит. А когда я подошла, он мне сказал весело: хорошо, что вы пришли, а я времени даром не терял, я купил квартиру в этом доме и сделал ремонт, хотите посмотреть?
Наступила тишина. Он молча смотрел на меня и ждал ответа. Я поколебалась несколько секунд, но любопытство взяло верх: пойдемте, посмотрим, - сказала я.
Квартира была хорошая, ремонт красивый, мебель подобрана со вкусом.
- Я, вижу, вам понравилось, - заметил он.
- Понравилось.
- В таком случае берите ключи, а мне давайте паспорт.
- Зачем?
- Ну, как зачем… Я оформлю на вас дарственную, когда квартира будет ваша, вы же будете сюда приходить, а, может быть, даже будете и часто приходить, а сейчас давайте отметим новоселье, у меня там все есть, в холодильнике.
Стол был отличным, вино шикарное, вечер потрясающе-великолепен, домой пришла поздно.
А теперь я все время думаю: ну, зачем мне все это, для чего?
А, наверное, для того, чтобы не было нам так грустно жить на этом свете, господа.
Почему…
Утром, как всегда, я спешила на работу. На работу мы всегда спешим, опаздываем, но приходим вовремя (в самые последние минуты).
На остановке ко мне неожиданно подошел старичок: невысокого роста, с открытыми лучистыми глазами, чистый, ухоженный, в шляпе, с тростью, в легком старом сером пальто (нет, не в старом, а, скорее, в старинном).
И вежливо, слегка наклонившись в мою сторону, спросил:
- Не были бы вы так любезны, сказать, который час?
- Девятый, пятнадцать минут, - ответила я.
- Да? А не могли бы вы уточнить, какое сегодня число?
- Пятое, - сказала я, но, видя, что он продолжает на меня вопросительно
смотреть, добавила – сентября, пятое.
- Да-а-а, - совершенно удивленным и окрепшим голосом протянул старичок, слегка задумавшись.
- А какой же, прошу прощения, сегодня год?
Теперь я уже посмотрела на него внимательно, но твердо произнесла: две тысячи двадцатый год.
- Да, что вы, что вы говорите, неужели… Как вы сказали –
две тысячи двадцатый? – вопросительно произнес он медленно и выразительно, выговаривая слова.
- Да, две тысячи двадцатый, - отделяя каждое слово, сказала я
- Боже мой, неужели две тысячи двадцатый? Это же новое тысячелетие?!
Боже мой! Как же долго я живу? Как же долго…
И глядя куда-то отсутствующим взглядом мимо меня, он пошел в сторону
Набережной, качая головой и повторяя: боже мой, боже мой….
Раньше я совершенно не обращала внимания на стариков. Я их не видела.
Мне кажется, их просто не было. Вокруг меня были всегда молодые веселые лица.
А сейчас я все чаще и чаще замечаю пожилых людей.
Как странно, что я стала их видеть. Я вижу их везде – на улицах, в транспорте, на скамеечках парка…
Они с трудом несут что-то в своих сумках, шаркая, семеня, еле переступая,
тяжело поднимаясь на ступеньки автобуса.
Они в большинстве своем, вероятно, одиноки.
Но, почему? Почему, они, вырастившие детей и воспитавшие внуков, почему они остаются одни?
Почему…
Маяковскому - звонить два раза
Всякий раз, когда я приезжала в Москву, я шла в гости к Маяковскому: дом под номером №3 в Лубянском проезде, в маленькую комнату в коммунальной квартире, в которую вселился поэт в 1919 году по совету Р. Якобсона. Это о нем он позже напишет: «Напролет болтал о Ромке Якобсоне…».
Последняя квартира Маяковского. Комната с одним окном, приблизительно, десять квадратных метров, может быть, чуть больше. Узенькая «комнатенка-лодочка», в которой он проплыл «три тыщи дней».
Обстановка небогато-деловая: слева от двери стоит диванчик для отдыха, вплотную к окну – стол с конторкой, рядом – жесткое вертящееся кресло.
На столе – флакончики с чернилами, красками, цветной тушью, печатная машинка, блокнот, коричневая ручка с открытым пером. На полках конторки – книги стопками, журналы, раскрытая книга, телефон. Над конторкой, слева, фотография Ленина - фрагмент кинокадра. Слева от окна – небольшой шкаф с книгами. Даже бегло посмотрев на этот подбор литературы, можно сказать, что круг чтения у поэта был очень обширным, разнообразным и интересным.
На книжном шкафу – глобус, на полу – дорожный чемодан. Рядом со шкафом, у стены - стол, покрытый скатертью, с двух сторон стола – два стула, а на столе – небольшая, но изящная плетеная хлебница. У стены напротив, почти у двери, - необыкновенной красоты резной камин, выполненный в сине-белых тонах с фиолетовым отливом. Над камином – зеркало, обрамленное золотистой рамкой. Обстановка полностью такая же (восстановлена или сохранена), но какая была и при жизни поэта.
А вот вся экспозиция претерпела сильные изменения. Вокруг этой экспозиции в свое время разгорались необыкновенные и совсем нешуточные споры. Работа выполнена по сценарию Т. Панкова. Её называли по-разному: экспериментальной, авангардной, безобразной, метафоричной, музей-метафора. Это была грандиозная конструкция в виде винтовой лестницы, которая пронизывала все здание от фундамента до самой крыши.
И в эту тугую спираль витков были закручены предметы быта, афиши, документы, плакаты, фотографии… Все это выглядело настолько непривычно, непонятно, неприемлемо, что хотелось быстрее пробежать всю эту хаотичность и подняться вверх, к небольшой мемориальной комнате, вход в которую перекрывался веревочкой.
Раньше в этом коридорчике, у этой самой двери, можно было увидеть светловолосую женщину в темном платье с белым кружевным воротничком. Глядя на вас своими пронзительно-чистыми глазами, она говорила: А, вы читайте, читайте «150 000000», там так подробно и точно описано наше коммунальное житьё. А вот здесь, в квартире напротив…и, показывая рукой в пространство, она называла тех жильцов, которые жили в этих квартирах, а затем, открывая рукой невидимую дверь, продолжала: эта дверь вела в кухню - это была большая комната. Там, в левом углу, у окна, стоял стол Владимира Владимировича, с примусом…
А мне жаль, что разрушена атмосфера, в которой жил и работал поэт. Жаль, что нет стола с примусом, нет этой женщины, удивительно влюбленной в Маяковского. Нет лестничных «маршев - пролетов»… Жаль, что мы как-то безжалостно и бессердечно уничтожаем прошлое.
А так хочется подняться по широкой лестнице, по которой перемахивая через три-четыре ступеньки, взлетал Маяковский. Подойти к высокой входной двери, справа от которой в металлической табличке на тонкой бумажной полоске рукой поэта было написано: Маяковскому – звонить 2 раза, и… нажать два раза на кнопку звонка.
