Тишину занесённой снегами деревушки нарушил звон новогодних бубенцов. Это по улице резво бежала лошадка, и в санях, укутанная по глаза в тулупчик, ехала девочка-снегурочка на первый свой зимний бал.
Машеньке только-только исполнилось четыре года.
В совхозной столовой господствовал аромат одеколона «Шипр» и духов «Ландыш», смешанный с запахом папирос. Было шумно и очень весело. Взорам присутствующих предстала крохотная куколка с румяными щечками, голубыми пуговицами глаз и ротиком-бантиком. Белое платьице было унизано нашитыми мамой снежинками. Но, главное!
Почти до пола спускались две светло-русых толстых косы с белыми бантами.
Кроха держала голову почти по-королевски, так как эта красота оттягивала её назад. В одном безудержном порыве Машеньку стали передавать с рук на руки. Все хотели потрогать шикарные косы и убедиться, что они настоящие, а некоторые даже слегка дёргали за них.
Машенька на стульчике рассказала про Мороза-воеводу, и ещё одно стихотворение, и ей особенно хлопали, когда она прочитала в конце:
- Эти флаги и шары выросли сегодня
Для советской детворы в праздник новогодний!
Изрядно подвыпивший дедушка Мороз вручил красивый мешочек из бумаги, полный конфет и печенья, и маленькую глиняную синюю птичку-свистульку, которая вскоре потерялась.
Потом с каждым годом Маша ощущала себя неуютно на этих новогодних утренниках. Она подрастала, превратившись как-то незаметно из куклёнка в гадкого утёнка, который упорно не хотел перерастать в лебёдушку.
В девять лет её почему-то нарядили в обезьянку, и она должна была читать на сцене басню Крылова «Мартышка и очки». На носу у неё уже красовались её собственные очки, и деревенские мальчишки жёстко дразнили Марию «четырёхглазой».
На сцене с мартышки то и дело слетал десяток очков, сделанных из проволоки. Маша торопливо насаживала их на коварный тряпичный хвост, а они предательски срывались вниз.
Сидящие в зале катались со смеху.
На следующий Новый год она выпросила у мамы костюм снегурочки. На голове была корона, сделанная наспех сестрой. Под короной красовались всё те же круглые очки, и не было светлых туфель к атласному голубому платьицу в узорных снежинках. Старые чёрные туфли всё портили. Маша тайком от мамы намазала их зубной пастой и положила сушиться. На утреннике весь пол в актовом зале был покрыт кусками белой зубной пасты, а несчастная Машенька, торопливо запихнув злополучные туфли в мешок, убежала, размазывая слёзы по лицу и не дождавшись деда Мороза.
Опять она была высмеяна злыми ровесниками, и, затаив детскую боль и обиду, совсем не ждала очередной новогодний утренник, решив не ходить на праздники вообще.
Но тут, прямо в канун Нового года, судьба дала шанс. В школе была радиорубка, откуда на большой перемене вещали старшеклассники. Звучали школьные новости, стихи юных поэтов.
Старшая сестра привозила пластинки из города, и Мария заучила с одной из них бразильскую самбу на португальском языке, очень модную.
- Можно я спою? - робко спросила она вожатую. Та обрадовалась и без репетиции притащила Машу в радиорубку. Ей дали отмашку, и она запела своим чистым хрустальным голоском в микрофон:
- Рио-де-Жанейро
Ситаджи ки ну сыду,
Диция панту агуа, динольте панталу,
Диция панту агуа, динольте панталу-у-у-у…
И так далее…
Затем на русском:
- Я в Рио-де-Жанейро приехал на карнавал,
Забавнее столицы я в мире не видал!
Рио-де-Жанейро - чего же там только нет,
Там днём воды ни капли, а ночью света нет.
Воды нет в городе и нет в отеле,
И, как положено, среди недели
Я в лес пойду, там светлячка найду
Я найду и свой барак, им освещу, как особняк!
Успех был оглушительный. Старшеклассники в диком восторге просили спеть ещё и ещё. Виданное ли дело, малявка спела самый модняк, да ещё на всю школу, да на иностранном языке!
Подошёл Новый год. Марию попросили спеть «а капелла», на сцене дома культуры. Воодушевлённая модной песенкой про Рио, на сей раз, она выглядела так, что её никто не узнал. Платье было заимствовано у старшей сестры. Длинные пышные волосы обрамляли худенькую фигурку. Но страх прошлых лет снова вернулся, когда Маша, плохо видя, шла на негнущихся ногах по краю сцены к микрофону. Песня, которую ей выбрали, не подходила к её неокрепшему голосу, была сложной по вокалу и неподъёмной для её возраста:
- Раскрашена, расцвечена густая синева
Прекрасна этим вечером нарядная Москва.
И ярко в небе светятся и вдаль зовут они,
Надежда человечества - московские огни!
Голос звучал глухо, и тут ещё Машенька поняла, что микрофон отключён.
Быстро развернувшись, вся в слезах, она убежала за кулисы.
Мария окончила школу лучше всех и поступила в институт.
Студенческая жизнь в огромном городе захлестнула с головой. Вихрем понеслись коллоквиумы, зачёты, лекции…
Приближался Новый год, от которого Маша не ждала ничего хорошего. Зашла на ярмарку, посмотрела на игрушки и сувениры, ничто не тронуло её сердце. Но вдруг, на столике, за которым стоял, пританцовывая, седовласый «гончар», так окрестила его Машенька, она увидела синюю птичку-свисток, как две капли воды, похожую на утерянную в детстве.
Маша прижала птицу к груди, и не торгуясь, расплатилась. «Гончар» посмотрел на неё глубоким умным взглядом, и сказал:
- Милая, это твоя птица счастья.
Первый Новый год в этом городе… Что-то он сулит? Подруги суетились, готовились, но Маша была безучастна к их нехитрым затеям. Особенно, идея с ледяной горкой на катке её не воодушевляла, да и на коньках она не каталась. Как совместить бал в институте и потом катание на горке она не знала. В продаже только-только появились нейлоновые колготки, и она приберегла их к своему единственному нарядному платьицу, сшитому к празднику у бывшей хозяйки на старой зингеровской машинке.
Бал прошёл грустно, танцев почти не было. После импровизированного банкета в углу актового зала, где Мария выпила бокал шампанского, все парни, да и некоторые девчонки с ними ринулись за угол на вожделенную горку пить портвейн и курить.
У Маши то ли от выпитого впервые в жизни шампанского, то ли от напряжённого перемещения в незнакомой обстановке без очков, стала кружиться голова. Все предметы были размыты, а малознакомые сокурсники одинаково безлики. В этих чуждых декорациях её стало подташнивать.
Мария вышла на улицу и опустилась на холодную скамью возле катка, прикрыв глаза. Вскоре она почувствовала, что мороз пробирает до косточек. Голова кружилась ещё больше, всё плыло, как в тумане, и не было сил пошевелиться. Не грело пальтецо, отороченное искусственным мехом, совсем замёрзли ноги в нейлоновых колготках и коротких сапожках. Какое-то время она ещё чувствовала, как снег холодными иголочками покалывал ей лицо. Скорее, это была уже лёгкая метель, и бедную засыпающую Машу медленно и неумолимо стало заносить снегом.
Ей грезилась синяя птица. Она тихонько выскользнула из её кармана, и, расправив крылышки, парила над головой Машеньки.
Маша простёрла руки вверх и стала умолять птицу не улетать. Она стояла на берегу заиндевелой реки в родном селе в своём новогоднем платьице, и было ей невыносимо холодно.
Вдруг раздался мужской голос. Он прозвучал где-то совсем рядом:
- Это что за снегурочка? Э-эй! Проснись!
Сильные руки подняли её и понесли. Синяя птица ещё кружилась, то приближаясь, то удаляясь.
Мария очнулась, когда ноги её стали очень тёплыми, почти горячими. Кто-то старательно растирал ей и ноги, и руки. Она с трудом открыла глаза. Увидела силуэт, который постепенно приобрёл реальные очертания.
- Очнулась, птичка? Чуть не окоченела. Что же ты так?
Около дивана, на котором она себя обнаружила в незнакомой квартире, на стуле сидел симпатичный широкоплечий юноша. Рядом на столике покоились её колготки, и стояла бутылка водки.
- Прости, прекрасная незнакомка, пришлось прибегнуть к этому манёвру, иначе мы не спасли бы тебя, - сказал он, указав жестом на столик, и рассмеялся с облегчением, видя, как Маша округлила от ужаса глаза.
- Раз вернулись чувства, значит тебе лучше. Я нашёл тебя совсем замёрзшей. Хорошо, что ушёл с вечеринки. Живу неподалёку от катка. Да и пошёл этой дорогой, будто кто-то толкнул, обычно иду в обход.
- Это синяя птица, - впервые прошептала Маша, - она повела тебя.
- Эх ты, романтичная снегурочка… Всё ещё веришь в сказки? В общем, растёр я тебя водкой, пришлось снять колготки.
Увидев, как щёки Марии стали наливаться румянцем, он сказал:
- Не смущайся, я очень бережно и быстро их снял, нужно было спасать тебя.
Меня, кстати, зовут Павел. Он заботливо укутал Машу пушистым пледом и отправился делать чай.
Маша, окутанная облаком вселенской заботы, забыла обо всём. Они пили чай с мёдом и малиной и говорили, говорили…
Павел учился на третьем курсе высшего танкового училища. Какая-то надёжность и сила исходили от него.
- Кстати, ты знаешь, я очень близорука, - неожиданно призналась Маша и сама испугалась своей откровенности.
- То-то я смотрю, ты мне кого-то напоминаешь… Конечно же, Марию фон Вечеру из Майерлинга в исполнении Катрин Денёв, такая же нежная и беззащитная, и зовут тебя Мария, - сказал он и посмотрел на неё долгим тёплым взглядом своих карих глаз. - Ты смотрела этот фильм? Помнишь очень близорукую героиню Марию, любовь всей жизни кронпринца…
Он не успел договорить, как Маша подхватила:
- Рудольфа. Да, помню. Ты, конечно, не похож на Омара Шарифа, но глаза… Это его взгляд! Удивительно… Жаль, что там такой страшный конец.
- А может мы возродились оба через сто лет, и уже не в Австрии, а в России? - наклонившись, он поднял на неё глаза и нежно поцеловал кончики пальцев.
На улице начинало светать. Зарождался первый день нового года, но чудо ещё было рядом.
Они с Павлом вышли на улицу. Мороз слегка сдал позиции, пушистые редкие снежинки танцевали в свете непогасших ночных фонарей. Прозвенел первый трамвай.
- До свидания, Мария! Встречаемся завтра на площади Свободы у театра, помнишь?!
Павел успел поцеловать её в щёку, прежде чем за Машей закрылись двери трамвая. Она видела своими близорукими, невероятно синими глазами исчезающий в снежной мгле силуэт и знала, что он никогда не исчезнет из её жизни.
Мария смотрела на пляшущие снежинки за окном трамвая, и ей показалось, что сквозь кружево летящего снега приветственно мелькнуло нежное синее крыло.
|
Помню и знаю хорошо эту песню и её исполнителя...
