Глава пятая. Петроградский гений.
Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухлых желез.
Ты вернулся сюда, — так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей.
Узнавай же скорее декабрьский денек,
Где к зловещему дегтю подмешан желток.
Осип Мандельштам
Петр Петрович Гарин возвратился в Петроград ранней весной девятнадцатого года. Столица стремительно погружалась в небытие, охваченная болезнью с фантомным названием «военный коммунизм». Инертное, испуганное, парализованное ужасом, двуногое поголовье дотянуло до весны без электричества, водопровода, канализации и медицинской помощи. Из блиставших стилем столичных жителей в городе осталась половина, если не меньше. И надо заметить, вид у них был не имперский.
Город выглядел призраком самого себя, пустым и брошенным. Заводы и фабрики занесло снегом в половину человеческого роста. Тусклое питерское солнышко, пыхтя и отдуваясь, ежедневно лезло в зенит. С высоты своего рабочего места, светило пыталось опознать скопище грязных построек внизу, как сердце Российской империи. Тщетно. Не дымила ни одна заводская труба. Закоченели паровозы с погасшими топками. В пустых дворцах гуляет ветер, наметая сугробы вокруг ореховых стульев и трюмо из карельской берёзы. В том случае, когда музейный гарнитур не сожгли в костре гопники.
Гопники – неприятное слово царапало Гарину слух. Ведь не ругательство – после фронта никто уже не ругался матом, матом разговаривали. И не заклинание. И не оскорбление. Равнодушное слово, скудное и убогое. Пётр Петрович знал его давно, до всей этой заварухи с войнами и революциями. В те поры оно было ненужным и неинтересным, а нынче вошло в фавор. Без него теперь – никуда. Ни за стол сесть, ни спать лечь. Гопники? Всевобуч, реввоенсовет, наркомтяжмаш, перпетун и трепетун, вхутемас и чреквалап – вот где-то рядом и это поганое словечко…
-- Главное общежитие пролетариата!.. – гордо возвещал ещё не выгоревший кумач, висевший над входом в вестибюль гостиницы «Большая Северная». Теперь уже бывшей гостиницы – огорчился Пётр Петрович, с отвращением втягивая носом пролетарскую вонь, поселившуюся в отеле. Перегар, махорка и нестиранное бельё составляли основную гамму. Дополняли её лёгкие оттенки позавчерашней рвоты, отхожего места и крысиного помёта. Шибануло. Как ить шибануло! Головной мозг тряхнуло так, что застрявшее воспоминание выскочило из памяти опрометью. «Городское Общество Призрения» – название ещё начала века. Профессиональные беспризорники, попрошайки и малолетние воришки составляли предмет заботы чувствительных пожилых дам и хитрых господ среднего возраста. Вот как получилось! Дамы и господа теперь вне закона, а для гопников пришло их время. Кто был ничем, тот станет…
-- Дядь, а че те тут надо? – шкет с выбитыми зубами прервал размышления Гарина, -- тут пролетариат проживает… а ты натуральный буржуй! Вали-ка отседа, пока я домкомжила не позвал! -- Петр Петрович, удивленный таким крайним обхождением, спешно покинул бывший отель класса люкс.
Ночевать пришлось на вокзале. За время, от полуночи до шести часов утра, у него семь раз проверили документы, три раза обыскали, два раза хотели арестовать и один раз расстрелять на месте. Кроме того, несколько разных граждан и гражданок, в очередь, рекламировали громким шепотом отличный недорогой самогон. Под утро, пожилая дама «из бывших», на хорошем французском, пыталась соблазнить Петра Петровича унцией кокаина. Гарин вяло протестовал, засыпая между словами. Безвыходность диалога оборвал маленький кудрявый человечек в огромном грохочущем кожане. Куртка была настолько велика, что он двигался не только совместно с ней, но и внутри неё.
-- Ир-р-р-родиада, демон р-р-р-революции! – зарокотал неожиданным басом, -- ты принесла горького снежку, во славу Томмазо Кампанеллы? Так давай же его сюда, сестра моя в грядущем царстве свободы и равенства! – а потом спросил обычным голосом, -- кокс-то, хороший? Немецкий?
И они удалились в сторону дебаркадера, грохоча дублёной кожей и цокая каблучком. За голосистым карлой хвостом волочилась деревянная кобура на длинных ремнях. Мужчина и женщина растворились в белоснежии, как в светлом будущем мировой коммуны.
Инженер Гарин смотрел вслед исчезающему видению и первый раз в жизни чувствовал, как по швам расползается его целеустремлённая личность. А ну вас всех, всех к чертям свинячьим. Всех вместе и каждого в отдельности. Межпланетную кокотку Монроз. Старого упыря Роллинга со всеми миллиардами. Колдуна Манцева Ивана Христофоровича со всеми сокровищами Оливинового пояса. Химиков. Банкиров. Военных. Проституток. Политиков. К чёрту! И главное – проклятый аппарат, который есть только в его гениальной голове. К дьяволу! Только голову оставьте!
Шалишь, Петр Петрович, шалишь! Твоя голова нынче бесценна, как прикуп в старом преферансе. Пока никто не знает, что там лежит, тебе ничего не грозит. Шулера и профессионалы будут биться насмерть за право открыть секрет в свою пользу. Полмира станут сулить, смертной мукой пугать и при этом беречь тебя, как зеницу ока. Но стоит твоему аппарату явиться в мир in the flash – и твоя жизнь сильно потеряет цене. На худой конец, тем кто спешит сойдёт действующая модель или даже чертежи гиперболоида. Ну а вас, мсье Гарин, найдут безнадежно мёртвым на лавочке в глубине Конногвардейского бульвара. Конечно, с отвратительными черными пятнами на лице. «Роллинг анилинн компани» -- выбирайте стопроцентную надёжность при любой погоде.
Влип, как есть влип – в сотый раз Петр Петрович пришёл к тому же выводу, что и обычно. На сей раз фоном для вывода послужил утренний Невский проспект. Революционный Невский был прекрасен своей первозданной красотой. Вихри классовых атак дивным образом сорвали с фасадов афиши, рекламы, лозунги и нагая архитектура оказалась диковатой, но классически совершенной. Как Венера Таврическая.
Бывший фешенебельный отель «Европа» разочаровал окончательно. В огромном здании на Михайловской теперь размещался Центральный детский карантинно-распределительный пункт. Именно в этих стенах происходило посвящение обычного беспризорного малолетка в гопники. Здесь выдавали путёвки в жизнь – направление на жительство в то или иное ГОП. Или в трудовую коммуну для трудновоспитуемых.
Близился час завтрака. Вокруг отеля болталось изрядное количество немытых ребят, не пойми, какого пола и возраста. Кутаясь во вшивую рвань, беспризорники негромко беседовали матом, курили краденые папиросы и лениво плевали в снег – кто дальше? Проходя мимо, Гарин чувствовал, что выглядит распоследним клоуном в своём котелке, каракулевом полупальто и парижских штиблетах с гетрами. Хозяева светлого будущего, в свою очередь, не пропустили сумасшедшего барина с полным саквояжем всякой прухи. Свистя и улюлюкая, вороньей стаей, они поднялись со снега и ринулись в сторону остолбеневшего инженера. Но в ту же секунду раздался нежный серебряный звон. На reception шикарного отеля, дежурный шкраб (школьный работник), призывал всех занять своё место в очень длинной очереди за дармовой кашей. Размахивая драными крылами и каркая на все лады, воронята понеслись в обратную сторону. Злополучный инженер, быстрой походкой, засеменил в направлении, так называемой, Петербургской стороны, места поэтического, ностальгического, но, по-своему, уютного и симпатичного.
Перебравшись через Неву по недостроенному Дворцовому мосту, с деревянными перилами и фанерными парапетами, Петр Петрович по Стрелке спустился на лёд и осторожно затопал к противоположному берегу Невки, оставляя крепость по правую руку, а Биржевой мост – по левую.
В магическом треугольнике из трёх Зелениных улиц, инженер Гарин нашёл небольшой пустырь позади заброшенного литейного завода. Постоял на месте. Осмотрелся, выровнял дыхание. Через узкий воротник накрахмаленной сорочки, вытянул тесемочку с ключами и нервно сжал их в кулаке. Сердце шарахало в груди, как паровой молот. Петр Петрович прошел по тротуару вдоль пустыря, открыл калитку в дощатом заборе, миновал двор и поднялся по узкой лестнице черного хода на пятый этаж. Двумя ключами открыл дверь, повесил в пустой прихожей на единственный гвоздь свой щегольской каракуль. Котелок повесить было некуда, и Гарин вошел в комнату, как бедный проситель, с головным убором в руках.
Большое помещение напоминало лабораторию и библиотеку одновременно. Книжные полки скрывали стены, а стол в центре прогибался под тяжестью электромоторов, вакуумного насоса, высоковольтных батарей и ещё, чёрт знает, каких машин и приборов. У самого края лежал карманный браунинг. Дамский, с перламутровыми щечками.
Гарин не удержался и взял пистолет. Промерзшее железо сопротивлялось, сердито обжигая холодом незнакомые пальцы. Сдвинутая затворная рама открыла зловещий секрет – оружие заряжено и готово к убийству. Петр Петрович поставил ствол на предохранитель и убрал в ящик стола.
-- Ну вот он – твой Рубикон, приват-доцент, инженер-капитан Гарин Пётр Петрович! – в безлюдной тишине, он не узнал собственный голос, -- назад тебе хода нет никакого.
Присев на старый плюшевый диван, он принялся рыться в бездонном саквояже. Только теперь, усталость навалилась сонным медведем, сильным и упрямым. Руки двигались тяжело и неловко, в глазах шуршал весь песок Сахары. Наконец, инженер выудил с самого дна плоскую фляжку с французским коньяком.
-- Будет вам гиперболоид! И ещё какой! Сами пожалеете! – Гарин свинтил крышечку и вылил жидкое галльское пламя в измотанный организм. Горячая волна накрыла с головой и закружила, завертела, опрокинула, играя сознанием.
-- Команде спать! – и Петр Петрович покинул реальность, сладко, при том, похрапывая.
