Три гречанки, уходящие вдаль

             

… потому что уходили они удивительно красиво. Даже без киношных прикрас красиво: всевозможных фильтров, когда края кадра размыты, а от абрисов фигур идёт нежное сияние. Они были  прекрасны той самой женской красотой, ради которой мужчины - художники уходят от людей и сотни раз пытаются и пытаются пролить на холст хотя бы толику соответствия оригиналу. А мужчины - полководцы объявляют войны и берут штурмом крепости, жертвуя сотнями и тысячами таких же мужчин, каждый из которых несёт в сердце своём образ своей самой прекрасной женщины.
Уходили от меня навсегда Мария и две её дочери, Аглая и Алекса, рождённые в Греции, которые никогда не видели страны, где родилась их мать. И вот теперь шли той стране навстречу.
А я всё сидел и смотрел на три удаляющихся женских фигуры, исполненных грации, нежности и античного величия. И тепло и грустно было где-то под сердцем, так, наверное, как женщины чувствуют в себе ребёнка, а мужчины – трепет души.
Остыл  кофе, и уже объявили посадку на мой рейс, а мне всё вспоминалось нынешнее утро, когда встать пришлось рано-прерано, потому что до Салоников 80 километров, а ещё нужно было объехать кучу отелей и забрать таких же как и я курортников, насладившихся бархатным песком Эгейского моря, величавой антикой Афин и гостеприимством греческих таверн. Потому, когда приехали в аэропорт, то все  клевали носом, убаюканные дорогой и комфортом автобуса.
Чтобы как-то скоротать время, многие пошли в бар. Пошёл и я, чтобы, может быть, в последний раз в жизни выпить греческий кофе. А он у греков и в самом деле необыкновенный. Делают они его так…
- Георгий Сергеевич? Вы? Не может быть! Ведь я только что рассказывала дочкам про нашу школу и про вас!..
Поднимаю глаза. Передо мною удивительной красоты сорокалетняя женщина. Совершенство её подчёркнуто тонким макияжем и нежнейшими духами,  едва уловимо … присутствующими между мной и ею.
И как всегда бывает в подобных случаях, когда на улице случайно встречаю своих бывших учеников, понимаю, что – да, видимо, мой ученик, вглядываюсь в лицо и что-то такое вспоминаю, но – нет. Ничего конкретного. А тут сразу как-то вот вспомнил: Маша. Она всегда была хорошенькой. И умницей. А сейчас… Сейчас передо мною стояла ослепительной красоты женщина, про которых принято говорить: «Таких не бывает…»
- Здравствуй, Машенька, здравствуй, дитя моё. А ты как здесь? Тоже отдыхала?
От того, что я узнал её и сразу вспомнил, она чуть заалелась и через плечо взглянула на две свои античные копии, стоявшие здесь же. Маша – шатенка, а девочки её (конечно,- дочери, ошибиться невозможно!) – ещё более светлая шатенка и – почти блондинка. У всех троих тонко прописанные лица, алебастровые шеи и изысканные руки, чуть припорошенные персиковой пыльцой загара.
- Это – мои дочери, Аглая и Алекса,- чуть с опозданием представила девочек мне Маша.
Девочки – весьма условно, конечно: старшей  уже немного за двадцать, младшей около двадцати.
- А я им рассказывала, что непременно отведу их в нашу школу. И что там, обязательно, должны быть вы, в своём кабинете: сидите на перемене и курите свои ароматные сигареты (раньше я даже помнила, как они назывались!). И кофе пьёте. И в окно смотрите. Мы ведь, Георгий Сергеевич, вас очень любили. И на перемене бегали к вашему кабинету и в замочную скважину подглядывали. Нам казалось всё, что вы – ненастоящий и за дверями должно происходить в наше отсутствие что-то необыкновенное.
- Маняша, вы полагали, что как только начинается перемена, я выпроваживаю вас за двери, а сам сажусь на метлу и летаю по кабинету?
- О нет, что вы! С Бабой-Ягой вы у нас не ассоциировались. Нам всё казалось, что вы без нас стихи пишете и вслух их читаете.
- Не пишу, уже давно не пишу стихов, а всё чужие читаю…
- Чужие – тоже славно. Стихи же… Вы в отпуске сейчас, а в школу нашу придёте? Я очень хотела девочкам моим показать наш, то есть ваш кабинет. Вас (улыбается) вот уже показала.
- Нет, Машенька, не знаю я, что сталось с нашим кабинетом, потому что давно уже живу и работаю в другом городе. Да и в другой стране. Но по-прежнему в школе.
- Какая жалость! Знаете, я вам ещё на выпускном сказать хотела, да как-то всё не получалось, что больше всего мы боялись, когда вы обращались к кому-то из нас со словами «дитя моё», всё думали, что мы вас чем-то обидели…
… И – механический голос аэропортов всего мира, наверное, сообщил, что Маше с дочерями пора лететь в ту страну, где она родилась и выросла…
- Ты же ничего о себе не рассказала: где, как живёшь?
- Я в Греции уже давно. Уехали сразу, как я школу окончила, у меня ведь папа грек. Живу хорошо. Наверное, даже отлично. Но не это главное. Я вам ещё сказать хотела… Вы нам на уроке «Песню о собаке» читали. Я тогда чуть не умерла от потрясения. И девочкам своим её читаю. До сих пор. Они часто меня просят: «Мама,- про русскую собаку…». А когда-то, маленькими совсем ещё были, слышу, как кому-то во дворе говорят: «В России очень красиво. Там даже у собак слёзы золотые…» Всё, прощайте, Георгий Сергеевич! Я вас никогда не забуду. И девочки мои тоже. Хорошо, что они вас хотя бы увидели…
И что-то нежно сжало сердце, и было жаль себя и ту страну, которую мы все потеряли, потому что уходили они удивительно красиво…