Январь 1794-го года от рождества Христова по старому упраздненному отныне летоисчислению заканчивался. А по новому республиканскому календарю начинался месяц плювиоз или «месяц дождя». Впрочем, своё название он не оправдывал, оказавшись не дождливым, а необычайно снежным. Крупный снег подолгу шёл почти каждый день, щедро засыпая узкие улицы города, мешая продвижению экипажей и затрудняя дорогу прохожим.
Тьерсен направлялся в типографию Пьера Рейналя, размышляя о том, как причудливо изменилась его жизнь всего лишь за какие-то последние месяцы. Иногда он ловил себя на мысли, что и сам он изменился настолько, что не ощущает себя прежним человеком. Словно какая-то часть его сознания полностью переродилась, вытеснив все то, что волновало его прежде. Теперь эти вещи казались ему пустыми и не важными. А важным стало то, чему он раньше, в прошлой жизни, не придавал совершенно никакого значения. Прислушиваясь к этим странным метаморфозам и вспоминая свою прежнюю жизнь, которая теперь казалась нереальной, словно сон (а была ли она вообще?), Жан-Анри неожиданно подумал, что почти не испытывает по ней жалости и тоски. Да, он потерял всё… но скорби от потери не было… возможно потому, что ее место занимало теперь совершенно новое чувство. И оно согревало и было полновесным и полнокровным. Он задрал голову вверх, посмотрел на белое небо, с которого падали крупные снежинки и улыбнулся, подумав, что сегодня вечером, когда он вернется домой, его, как обычно, будет встречать Жаннет.
Зайдя по дороге в кондитерскую лавку, он купил пару леденцов для Луизы.
В типографии было весьма шумно. Пьер Рейналь стоял у окна и оживленно говорил с каким-то темноволосым плотным человеком лет тридцати пяти, выглядевшим серьезно, и даже озабоченно. Этот человек стоял, слегка наклонив голову и заложив руку за отворот камзола. Он молчал, слушая оживленную речь Рейналя, лишь изредка покачивая головой. Но не в знак одобрения. Скорее – несогласия.
- Привет и братство, - обратился Тьерсен к Марселю Бертье, занятому у печатного станка.
- Привет и братство, - отозвался тот, пожимая Тьерсену руку.
- А что это за человек, с которым гражданин Рейналь так оживленно беседует? – тихо спросил Жан-Анри.
— Это Виктор Карбон, депутат Национального Конвента и друг гражданина Рейналя, - довольно охотно ответил Бертье. – Он тоже из Лиона, они вместе учились. Иногда он заходит сюда.
«Интересно, о чём они спорят» - с тревогой подумал Тьерсен, бросив на них быстрый взгляд. В этот момент он почувствовал, как его руку сжала детская ладошка.
- Дядя Андре! – воскликнула Луиза и прижалась лицом к его одежде, как всегда обычно делала при встрече с ним.
- Здравствуй, моя милая, - Тьерсен потрепал ее по каштановым локонам и вытащил из кармана леденец, — это тебе.
- Спасибо, - воскликнула Луиза, - а мы позанимаемся сегодня, да?
- Конечно, - ответил Тьерсен. – Я поработаю сначала, а потом порисуем с тобой, как обычно. И я расскажу тебе кое-что новое.
Луиза улыбнулась в ответ, засунув в рот леденец. Тьерсен перевел взгляд на Рейналя, все еще говорившего с гражданином Карбоном. До него долетели даже обрывки эмоциональной речи Пьера.
- Нет, Виктор! – Рейналь повысил голос и сделал рукой резкий жест. – Для меня это невозможно. Ты ведь сам понимаешь, если я…
Голос его стал тише, и окончание фразы Тьерсен не расслышал. Как и то, что тихо ответил ему собеседник. Затем, повернувшись, гражданин Карбон пошел к выходу. Он слегка кивнул Марселю Бертье и стоявшему рядом Тьерсену, сказав:
- До свидания, граждане. Да здравствует республика!
- Да здравствует республика, - отозвался Бертье.
- Прошу прощения, что заставил вас ждать, Серван, - Рейналь быстро подошел к Тьерсену и пожал ему руку. – Был неотложный разговор.
Говорил Рейналь, как всегда, энергично и бодро. Но посмотрев в его лицо, Тьерсен увидел какую-то растерянность в глубине его тёмных глаз. Это было странно и непривычно.
- Что-то случилось? – спросил он.
- Нет, всё в относительном порядке, - ответил Рейналь. – Это мой давний друг, гражданин Карбон. Мы немного не сходимся с ним во взглядах на ход революции и содержание моей газеты… - он сделал паузу, словно размышляя, продолжать или нет. И через минуту продолжил:
- Собственно, Серван, у меня нет от вас тайн. Мы ведь в одной лодке и делаем одно общее дело, ведь так?
- Да, да, конечно, - кивнул Тьерсен.
Рейналь усталым жестом оттянул шейный платок.
- Поэтому вы тоже должны знать. Виктор говорит, что у нас много недоброжелателей… там… - он указал пальцем вверх.
- Он предупреждает, вроде бы из искренних побуждений, чтобы я смягчил направленность газеты и больше выражал правительственные интересы, а не народные. Иначе…
- Иначе – что? – вырвалось у Тьерсена.
Рейналь не ответил на этот вопрос. Он погладил по голове так и стоявшую рядом со взрослыми Луизу и тихо сказал ей:
- Иди на свое место, Лу, порисуй что-нибудь.
- Хорошо, дядя Пьер, - послушно отозвалась девочка, идя к себе за стол.
- У него какие-то конкретные причины для недовольства? – спросил Тьерсен.
- У него лично – нет, - Рейналь покачал головой. – Хотя, я сейчас уже ничего не знаю. Я знаю только одно… - он повысил голос, - я не хочу отказываться от того, что считаю правдой. В конце-концов, у нас в республике пока еще свобода печати.
- Понимаю, - сказал Тьерсен, размышляя над услышанным. – Что же вы намерены делать?
- Продолжу писать статьи, как обычно. Слава Господу, в которого я, правда, не особо верю, во Франции пока еще не введена тотальная цензура.
«Пока ещё…» - подумал с мрачной иронией Тьерсен.
- Буду работать, как и прежде и писать о том, что считаю важным для республики и народа, - продолжал Рейналь. – Но вы, Серван… я не могу заставить вас рисковать, хотя, признаюсь, ваш талант очень помогает нашей работе. Но если вы хотите уволиться прямо сейчас, - он сделал широкий жест рукой. – Я вас не держу. Время сейчас непростое. Никто не должен подвергаться лишней опасности из-за намерений других людей.
Тьерсен молчал, мрачно размышляя над его словами. В голове мгновенно пронеслась возможная перспектива того, что может произойти с газетой и ее сотрудниками. Закрытие. А, возможно, и арест сотрудников. Арест в нынешних условиях означал, как правило, только одно… смертную казнь. И всё же…
Он сглотнул и посмотрел в дальний угол, где за столиком сидела Луиза, склонившаяся над листком бумаги и увлеченно рисующая что-то. Эта девочка. Его дочка…
Которая никогда об этом не узнает. И к которой он вдруг так привязался. Неожиданно он подумал, что никогда больше ее не увидеть будет больно.
- Так что же, Серван? – нетерпеливо переспросил Рейналь. – Увольняетесь?
- Нет, - отозвался бывший маркиз. – Разумеется, я понимаю, что это риск и благодарен за предупреждение. И я остаюсь.
Рейналь посмотрел на него с долей какого-то удивления, словно не ожидал такого ответа. Затем сделал шаг ближе и крепко пожал ему руку.
- Спасибо вам, Серван!
