Командир минометного взвода, бывший гаишник, не правильно закрутил «улитку» при расчете параметров стрельбы. Подумаешь, какая разница, слева – направо, или справа – налево? Ну, перепутал парень впопыхах. С кем не бывает?
В результате, залп, вместо «чехов» угодил по своим, сгруппировавшимся вблизи чеченских позиций для броска. Слава Богу, обошлось без «двухсотых», но осколочные ранения и контузии получила вся штурмовая группа.
Полдня спустя, уже ближе к вечеру, командовавшей злополучной группой капитан сидел на непонятно откуда взявшемся во дворе полевого госпиталя снарядном ящике, дожидаясь очереди на прием. Баюкая пробитую осколком руку, борясь с тошнотным головокружением и дурея от непрекращающегося звона в ушах, последствиями контузии, он с вялым интересом наблюдал, как возле палатки приемного отделения, периодически выстреливая жирным выхлопом, неловко разворачивается огромный «Урал». Наконец водитель заглушил двигатель, из кабины выскочил молодой, подтянутый прапорщик и бодро скомандовал: «К машине!»
С грохотом откинулся задний борт и из кузова посыпались совсем зеленые солдатики. Именно солдатики, потому что назвать их солдатами не поворачивался язык. Низкорослые, худые, с серыми, изможденными детскими лицами. Грязные, несоразмерно большие, до колен бушлаты. Тонкие прутики ног болтаются в широченных голенищах тяжелых кирзовых сапог. Всех без исключения бьет надрывный, сгибающий пополам кашель. Некоторые с трудом стоят, опираясь на плечи товарищей.
«Из Ведено, больных привезли», - бросила на ходу в ответ на вопросительный взгляд капитана пробегавшая мимо медсестра. Какой ад творится под Ведено, капитан знал не понаслышке.
Наблюдая, как бойцов по одному заводят в палатку, он вдруг почувствовал, как по телу, заглушая уже ставшую почти привычной боль, катится обжигающая волна стыда. Раздирающего внутренности стыда за себя, не имеющего возможности защитить этих детей. За президентов и генералов, посылающих этих детей воевать. За страну, в конце концов. Капитан, молодой старик с обугленной, запекшейся до каменной твердости душой, давно привыкший смотреть костлявой в глаза, сидел, до хруста сжав зубы, а по его закопченному лицу чертили светлые дорожки невольные слезы.
Накатило. Бывает…
