Обошлось!

     Официантка почему-то выбрала меня, одиноко сидящего в глубине аэропортовского ресторана. Это удивило, поскольку здесь я засиживался не часто. Появлялся лишь пару раз в году, на часок, другой. И причина всегда была одна и та же – транзитное ожидание ашхабадского рейса.
     Из Домодедово таких рейсов отправлялось пять или даже семь в сутки, вроде бы достаточно, но мне всякий раз приходилось летать без брони. Иначе говоря, меня здесь не ждали! Хотелось бы иного, но для получения брони транзитные билеты следовало заказывать заранее, хотя бы за два-три дня, что мне не удавалось принципиально. Оно и понятно. Со своей службы я всегда срывался внезапно, еще вчера не зная о счастливой перспективе хоть на неделю оказаться свободным.
     Кому-то придётся пояснить. В то далекое время (далёким оно кажется только нынешней молодежи, но тем, кто жил тогда) не было компьютерных систем, не было компьютерных сетей, связывающих все аэропорты страны, потому согласование брони с другими аэропортами осуществлялось по телеграфу и занимало много времени. А без брони в пункте пересадки приходилось рассчитывать лишь на свою удачу.
     Где пряталась та удача? Да всё было просто! Счастливчикам ее выдавали прямо в билетной кассе. Но для остальных она покоилась в руках милых женщин в синей форме Аэрофлота, регистрировавших пассажиров и их багаж непосредственно перед вылетом. Вот тем остальным и приходилось перед каждым очередным рейсом, уже собирающемся в полёт, битый час отираться у стойки, где велась регистрация. И физически оттеснять конкурентов! Всеми правдами и неправдами. Пускаясь во все тяжкие лишь для того, чтобы обратить на себя внимание всесильной в наших глазах регистраторши. Чтобы она запомнила, чтобы втереться в ее доверие, используя всё своё обаяние, чтобы выбрала и сделала под конец регистрации счастливчиком именно тебя.
     Проблема была нешуточной. Всем хотелось улететь немедленно! Даже тем, кто вполне мог не спешить. И если уж мест в кассе не оказалось, а это являлось нормой, то приходилось уповать либо на чьё-то опоздание к вылету, либо на ликвидацию обязательной, но часто ненужной именно на этот рейс брони для всяких там депутатов Верховного Совета, представителей Совмина, директоров, служащих КГБ и прочих деятелей, возвышенных над нами, простыми смертными, во всём и, конечно, в том, что называется дефицитом.
     В деле выбивания законного места в самолете у всех выработалась некоторая тактика. Начинать штурм стойки следовало только после того, как по аэропорту разносился милый радиоголосок. Он извещал о начале регистрации на желанный рейс и сообщал номер стойки, у которой и начинается регистрация. До этого даже самые милые женщины в синей форме, и даже те из них, которые были преисполнены необъяснимым желанием помочь именно вам, не имели документов для обработки рейса. Стало быть, помочь не могли!
     Потому, как только объявлялся нужный рейс и номер стойки, к ней, опережая друг друга, ломились все, даже те счастливые пассажиры, которые уже имели билеты с проставленным номером места в самолёте. Понятное дело! Они опасались, как бы их каким-то образом не оттеснили «бесправные пассажиры» – эти наглые транзитные.
     Правда, и транзитные часто были с маленькими детьми! И нередко со срочными телеграммами чрезвычайного содержания, дающими им полное право получить место в первую очередь с такими же, как и у всех, билетами для продолжения полёта. Вот только в их билетах пока отсутствовали важнейшие в этой ситуации номер рейса и номер места в готовящемся к вылету самолете. Именно это обстоятельство и лишало их права улететь этим рейсом, именно сейчас без визы регистраторши.
     И каждый пассажир, находящийся в "подвешенном" состоянии задавал себе один и тот же вопрос: "А если не улететь сейчас, то когда же?" Но этого никто не сообщал! Этого никто не обещал! В крайнем случае отвечали: "Есть расписание! Смотрите!"
     А что толку в него смотреть, если ваш вылет мало зависит от расписания, а более всего – от воли случая!
     На все вопросы в кассах, в справочных бюро и от должностных лиц беспокойные транзитники всегда слышали лишь вежливый, но бесполезный ответ-совет: «Подходите! Если будут места, мы вас обязательно отправим!»
     Потому транзитники, надеясь только на себя, всеми силами и средствами, забывая о вежливости и чужих приоритетах, старались удержаться у стойки, вцепившись в нее, буквально, обеими руками. Близость к стойке сокращала не только расстояние до всемогущей королевы в синей аэрофлотовской форме, но в некоторых случаях многократно усиливала ожидаемую ее благосклонность. Допустим, если вы ни кто-то там иной, а сам Ален Делон или хотя бы Михаил Боярский.
     В общем, транзитники ждали, напрягаясь и беспокоясь или, впадая в транс от безысходности и надеясь, в большинстве своём напрасно… Кто-то толкался локтями, грубо оттесняя остальных. Кто-то интеллигентно отступал; кто-то молча сопел, внимательно отслеживая развитие ситуации и подбираясь к стойке тихой сапой; кто-то бурчал и даже возмущался… Но все были во власти не справляющегося с чрезвычайно возросшим пассажиропотоком нашего Аэрофлота. Правда, ни на кого иного желающим улететь положиться было невозможно! Ведь все мы тогда летали (могли летать) только самолетами Аэрофлота! (Конечно, если мы не были военными или другими летчиками).
     Кстати, ни одна иностранная компания не могла сравниться с нашим Аэрофлотом в количестве облагодетельствованных пассажиров! Аэрофлот был самой крупной, самой могучей, но и самой штурмуемой компанией в мире!
     Между тем, все транзитники только и ждали, когда королева с серебристой птичкой Аэрофлота на лацкане форменного пиджачка, управившись с последним законным пассажиром, наконец, устало, но милостиво протянет свою руку именно к ним и, тем самым, решит их судьбу заветными словами:
     – Давайте ваш билет!
     С этого момента вы обретали законное аэрофлотовское право воспарить над окружающими! А королева торопливо что-то черкнёт в билете, проставив номер рейса и места, оприходует ваш багаж, прикрепив к нему бирку с номером, и тогда вы на правах уже особо избранного обретёте полную уверенность в своём ближайшем будущем и сольётесь с остальными пассажирами заветного рейса. И сможете расслабиться. И сможете в стороне уже совершенно без нервов дожидаться объявления о начале посадки в самолёт, ставший на несколько часов в какой-то степени и вашим.
     Ну, а если всё получилось иначе?
     Тогда вам не позавидуешь! Тогда придется дожидаться следующего рейса (когда он будет?) и повторно испытывать судьбу, опять, не будучи уверенным в успехе. Успеха, возможно, придется ждать ещё несколько часов, а иногда и день, и ночь.
     Именно это время бессмысленного, но тревожного ожидания мне и приходилось частенько убивать в аэропортовском ресторане. Оно и понятно, заняться чем-то положительно отвлекающим от насущных проблем мешало нервное напряжение. Конечно, можно было почитать журналы, коих в продаже – на любой вкус, или заготовленную заранее книгу. Можно было тупо глазеть в подвешенный под потолок телевизор. Можно было, в конце концов, бесцельно шататься по просторному и многократно вылизанному зданию вокзала огромных размеров или выйти на улицу. Можно было даже пройтись в виднеющуюся вдалеке березовую рощу.
     Можно! Всё можно! Если бы только не подвешенное нервное состояние! Если бы не внутреннее беспокойство и отсутствие ответа на вопрос, скоро ли всё это закончится вылетом отсюда?
     Уходящее напрасно время короткого отпуска чрезвычайно напрягало психику, ведь в Ашхабаде жила моя невеста, пред которой я всегда появлялся нежданно-негаданно, сам не зная, когда моё путешествие благополучно завершится. В общем, время следовало убить, а психику расслабить. И потому обычно, уже достаточно измученный ожиданием, я оставлял два-три последних часа перед регистрацией, чтобы отвлечься от всего надоевшего в ресторане. Всё-таки какое-то разнообразие! Заодно удавалось изысканно подкрепиться перед полетом и успокоить нервы хоть слегка осмысленным занятием. Салатик «московский», осетрина жареная фри с хрустящей картошечкой и триста красного вина давно стали моим традиционным расслабляющим заказом.
     
     И вот теперь, когда в описанной ситуации я приступил к своей трапезе, меня встряхнул доверительный шепот сильно встревоженной официантки:
     – Вы что-нибудь слышали? – спросила она, чуть склонившись ко мне.
     – А разве должен? – улыбнулся я в ответ, не догадавшись о причинах ее тревоги. – Признаюсь, что теперь меня ничего не интересует, за исключением объявления о начале регистрации на ашхабадский рейс. Остальное я пропускаю мимо ушей!
     – Да, да... Но какой-то самолет только что не дотянул до полосы… И он пылает… Там видно… – она кивнула в сторону огромной стеклянной стены ресторана, обращенной к летному полю.
     Я повернул голову в указанном направлении. В оконных стеклах отражались только яркие люстры ресторана. Различить что-то снаружи не удалось. Чтобы не вызывать панику у посетителей, я неспешно приблизился к задрапированному окну. За ним две взлетные полосы мерцали бусинками сотен фонарей, выстроившихся в убегающие шеренги. На горизонте они сливались в точку. Но с высоты ресторана, устроенного в центральной части гигантского здания вокзала, я разглядел значительно больше.
     К концу полосы, охватывая наше здание слева и справа, мчались с включенными «мигалками» многие автомобили. Пожарные и «Скорые помощи» наперегонки неслись туда, к точечному на вид пожару, резко выделяющемуся на фоне угольно-черного неба.

     *
     Давным-давно, еще в незабвенном Советском Союзе, о летных происшествиях и, тем более, о любых авиационных катастрофах население официально не извещали. Люди, разумеется, догадывались, что трагедии иногда случаются, но мало кто мог знать нечто конкретное, связанное с личным опытом, с опытом хорошо знакомых людей, а не с досужими домыслами. Потому и летали, в большинстве своём, без особой тревоги за свою жизнь.
     В той же и явно недостаточной мере был осведомлён и я, хотя лично знал человека, выжившего после особенно тяжелой авиакатастрофы. В ней на взлёте рухнул Ту-104 моего знакомого, вылетавший из Москвы в Одессу. Подробности тот человек, директор НИИ, замом которого работал мой отец, не рассказывал никому. Да и расспрашивать директора никто не решался! А мой отец знал лишь то, что директор после очередного совещания в министерстве рассчитывал вернуться домой именно тем неблагополучным самолетом. Он вернулся в Одессу, однако только через день. И поездом. Причем даже к отцу обратился с единственной просьбой:
     – Не расспрашивай меня, Иван Иванович, ни о чём! Рассказывать о том, что там происходило, всё равно никто и никогда не станет!
     Уже через пару лет, посещая могилу своего деда на одном из одесских кладбищ, на правой стороне главной аллеи я обнаружил длинный-предлинный ряд однотипных могильных плит из светлого гранита. Так были официально захоронены одесские жертвы того самого, директорского рейса.