В кабинете Жукова было густо накурено. Сизый дым вился под потолком и словно туманом окутывал фигуры людей. Окно было открыто, но от установившегося безветрия помещение, как следует, проветриваться не могло. Мягкие волокна дыма застревали в оконных рамах и медленно скользили наружу. Жуков стоял у окна и смотрел на эти голубые завитки.
Спускался вечер. Днестров только что приехал из Новлянки. Местное ЧК выставило там на железнодорожной станции свои патрули, но все понимали, что это лишь для страховки. Бесполезным был, кажется, и звонок Жукова в Курск, где ему обещали после посадок проверять документы в поездах.
В голове у начальника ЧК роились и путались тяжёлые мыли, разламывающие виски, в том числе и та, что работа их бесполезна, а значит и бесполезны они сами, раз не справляются со своими задачами, раз допускают такие чудовищные промахи. Он медленно повернулся от окна, посмотрел на присутствующих и сказал:
- Предположений, относительно гибели семьи Вознесенских было выдвинуто много, но я, всё-таки считаю, как и большинство из нас, что причиной убийства явилась месть. Месть за разгром банды Лебедева. Но только, как стало известно уцелевшим членам этой банды о том, что сведения о местонахождении Лебедева нам привёз сам Вознесенский?
- Ясно как! Многие знали, что полковник на Южный фронт собирается с нашими войсками, а если с нашими, так стало быть, уже для них враг. Ещё из-за этого его порешить могли, - проговорил сидевший в углу чекист Сомов.
- Знали, говоришь?! - переспросил Жуков, резко повернувшись на каблуках к Сомову.
- Ну, да!..
- Что "ну, да!"? Знали только об этом работники ЧК и сам Вознесенский.
- Ну, вот я про то и говорю. В ЧК ведь много народу-то работает... Да и сам Вознесенский мог кому-нибудь сказать.
- По твоим словам выходит, что у нас одни осведомители работают, - Жуков буравил Сомова глазами.
После этих слов Жукова, Сомов из-под лобья глянул на Днестрова и точно оцарапал его парой острых, хитрых глаз. Днестрова обожгло. За этот нехороший взгляд, он готов был броситься на Егора Сомова, но что-то его удерживало и он молча покусывал губы, уставившись в одну точку.
Вениамин Сергеевич заметил это, но спокойно продолжал:
- А что до Вознесенского касается, то вряд ли он будет подставлять свою голову. Человек он осторожный, как я понял, не в его это правилах разглагольствовать о подобных вещах.
Сомов потирал переносицу, возражать начальству уже не хотелось, но при своём мнении он, видимо, остался.
- В его руке был зажат маузер, полный патронов, почему же он им не воспользовался? Из него стреляли только один раз и то, вероятно, в воздух, - начал Женя Мирошин проговаривать свою версию.
- Вот то-то и оно, почему? Может быть благородство не позволило, хотел решить всё мирным путём, а может быть и просто не успел, как ты говоришь, им воспользоваться, - ответил Жуков, всё ещё стоя у подоконника.
- Ничего себе - мирный путь! Если бы они просто в дом вошли, как гости, я понимаю. А тут всё переломали, разбили. Ведь в такую рань в гости не заявляются по доброй воле, - почти выкрикивал свои фразы Женя Мирошин. - Их всех нашли в нижнем белье, значит уже спали, дети в спальне были с няней, тут уж ясно, что при нападении или глубокая ночь была, или раннее утро.
- Да, Женя, хорошо видишь ситуацию! - похвалил его Жуков. - Вот это и наводит нас на мысль о том, что полковник близко знал этих людей. Он увидел знакомого ему человека и, несмотря на погром в доме, до последнего момента не мог поверить в то, что этот человек будет стрелять. А из этого следует, что в доме был кузен полковника Георг и не один. Впрочем, мы о том уже говорили.
- Человек двенадцать там было, - брякнул Сомов. - А может и больше.
- Не знаю. Это установить, пока трудно. По дому словно Мамай пронёсся. К тому же все шкафы и даже туалетные столики были перевёрнуты верх дном, - продолжал Жуков.
С шумом, неожиданно открылась дверь кабинета, вошёл Анисимов. Все разом обернулись в его сторону. Иван постоял чуть-чуть у порога, затем прошёл в битком набитое помещение.
- Жива девчонка. Доктор сказал, что обязательно поставит её на ноги, - Анисимов проговорил эту фразу и устало опустился на стул у двери.
Жуков подошёл к Ивану, внимательно посмотрел в его лицо и еле слышно проговорил:
- Значит, ты успел Ваня! Какой же ты молодец, что успел довести её живую!
Анисимов откинулся на спинку стула и блуждающим взглядом оглядел присутствующих. Ни о чём не хотелось больше говорить, хотелось поскорее уйти в свою тёмную, тесную каморку, зарыться в подушку головой и спать, спать, спать... Иван прикрыл веки и почувствовал, что все смотрят на него, будто ждут ещё чего-то, каких-то объяснений. Он машинально проговорил:
- На станции в Шохино я был. Осматривал товарный состав. Ничего.
- Мы выслали туда наших... Хотя это уже лишняя мера, - сказал Жуков.
- Ну, вот и прояснится кое-что. Ведь девочка видела, кто в неё стрелял, - вставил вечно румяный и улыбчивый Данила Вяликов.
- Да, конечно! Это очень важно. Иначе рождаются лишь догадки, - сказал Вениамин Сергеевич, садясь за стол.
- Сидоров со своими молодцами уже на Южном фронте воюет, а мы здесь занимаемся вопросами кровной мести, - первую фразу за весь вечер проронил Днестров своим важным и солидным голосом. Затем он встал и уже громче произнёс: - Я прошу отправить меня на фронт, там я нужнее.
В кабинете, как по команде, все замолкли, слышно лишь было, как под Жуковым скрипнул стул. Немного поёрзав на сиденье, начальник ЧК проговорил:
- Хорошо же ты сказал "кровная месть", а деревня Зорино, тоже по твоему кровная месть, или что?!
- Об этом разговор особый. Они за эту деревню ответят кровью, белаконтрики! Многие из них уже ответили... Если этот поручик мне лично попадётся, я расстреляю его сам, но только за то, что он натворил в Зорино, а вопросы личной мести белого поручика к царскому полковнику меня не интересуют...Я говорю, конечно, путано, сбивчиво, не знаю, как ещё объяснить то, что скажу дальше. В общем в разборе этого дела, я участие принимать отказываюсь.
Жуков встал со стула и жестом руки подавил непонимающие возгласы работников ЧК.
- Расходитесь, товарищи, уже поздно. Днестров, останься!
Кабинет враз наполнился шумом отодвигаемых стульев и голосами людей. Этот ватный, равномерный гул завис под потолком вместе с густым дымом от папирос и трубок, выкуренных в этот вечер. Сам Жуков курил мало, больше всего дымил Днестров и особенно сегодня, Вениамин Сергеевич отметил про себя эту деталь.
Когда все вышли Алексей продолжал стоять, на Жукова он не смотрел. Начальник ЧК медленно опустился на стул и предложил Днестрову сесть.
- Напротив меня садись, - прибавил он.
Алексей взял стул поставил рядом со столом Вениамина Сергеевича и сел.
- Рассказывай.
- О чём?
- О ненависти твоей к полковнику Вознесенскому.
Алексей вздрогнул. В памяти тут же всплыло лицо матери, её окровавленные руки, растрёпанные волосы, оборванное в клочья платье. Её хрупкая, по-девичьи, фигурка замаячила в темноте, очень явственно вдруг представилась Алексею и стала приближаться к нему, протягивая руки вперёд.
Днестров закрыл лицо ладонями, надавил пальцами на веки и отрицательно покачал головой. Жуков выжидающе молчал. Наконец Алексей опустил руки на колени, показал свои воспалённые глаза, которые сделались совсем чёрными, как уголья, бездонными и глубокими. Тяжело Днестрову было начинать свой рассказ о минувшем, это сквозило в каждом его жесте. Ещё не высосанная временем горечь бурлила и кипела внутри, перекатывалась в желваках, постанывала в сердце.
- Понял, Алексей, о чём я тебя прошу рассказать? - спросил Жуков.
- Понял.
- Тогда начинай.
- Ненависть эта не к полковнику, а к Вознесенским вообще...
- Вот и рассказывай о происхождении этой ненависти.
- О происхождении! - Днестров потёр виски и ухмыльнулся. - Можно о происхождении... Мой дед и бабка у них крепостными были, работали при усадьбе.
Немного помолчав, Жуков попросил: - Дальше!
- А дальше, после отмены крепостного права мои предки при Вознесенских остались. Деться было некуда, вот они тут же и жили в этом польском поселении, как тогда называли этот уезд. Народицкие, Лесовские, Вознесенские и так далее... Дочь у них росла, Полина, мама моя. А когда выросла, хозяин её горничной сделал. Тут она в Степана, в младшего барина, и влюбилась. Ну, а он, понятное дело, её как куклу... Да, что говорить! Женился потом, а её всё в полюбовницах держал. Забеременела она. Жена Степана Вознесенского узнала, разгневана сильно была. Мама ребёнка этого вытравила, а Степан, правда, ничего с ней обошёлся. Выдал замуж за мельника из Каменки. Она уехала с ним, потом меня родила. Отец мой Кузьма, рано помер, тяжело матери пришлось. Но потом, вроде, ничего зажили, восстановила она хозяйство, огород имели, скотину. Мельница ещё при отце сгорела, а потом.. До сих пор помню, как наш дом горел. Столб огня помню и дыма. Отчего сгорел? Не понятно. То же самое, что и мельница. Но ту поджечь могли от зависти, были у отца в то время завистники, а здесь... Ночь сухая была, тёплая. Потом чую, запах какой-то странный. В окно глянул на дворе тени огненные пляшут. Мать тут над ухом закричала: "Горим, сынок!" Пока туда-сюда, вещи кое-какие из окна покидали... Песком сыпали, водой лили, какое там!.. Крыша соломенная, сразу всё занялось. Быстро наш дом сгорел, одна печь почерневшая осталась. Мне тогда лет десять было. Многое забылось, а ту ночь не забуду никогда. И ещё кое-что...
Алексей снова замолчал, долго тёр виски, наконец встрепенулся, заговорил громко, разгорячённо:
- С месяц мы после пожара ещё прожили, вещи уцелевшие на рынке на еду меняли. Ночевали где придётся. Потом, когда уж голод совсем к ногтю припёр, ведь с домом и постройки все погорели и сарай с гусями, хлев, вот тогда-то и пошла моя мать обратно к Вознесенским помощи просить. На попечительский совет надёжи не было, деньги погорельцам собирали, но там очередь стояла после летних пожаров, очень засушливые были тогда годы... Помню день такой был пасмурный, слякотный, начало осени. Мама по дороге мне рассказывала, кто они такие и кем она была в их доме когда-то... Подошли к дому, стоим ждём. У них балкон открытый, а оттуда из комнат смех доносится! Мама подошла к двери, легонько стукнула по стеклу. Лакей вышел. Что, мол, тебе надо, побирушка? Ну, она стала хозяина просить Степана Васильевича Вознесенского, а вместо него вышел старый барин и приказал гнать нас в шею. Мама стала упираться, а он тогда... тогда велел спустить собак. Они сперва на меня бросились. Псы борзые, охотничьи, клыки здоровые! И давай на мне мясо рвать... Мать кинулась их растаскивать, они на неё. Все руки ей изодрали, всё на ней порвали в клочья. А эта мразь стоит в стороне и насмехается. Помню ещё сказал: "Ну, что, получили милостыню? Этой подачки, думаю, на долго хватит!" Не знаю, чем бы всё кончилось, если бы на балкон тогда не выскочил мальчишка и не закричал во всё горло: "Уберите собак! Уберите собак!.." Голосок у него такой тонкий был, визгливый, как у девчонки. Собак оттащили, я на бок повернулся и тогда только этого барчонка разглядел. Во всё светлое он был одет, в штанишки такие коротенькие и матроску. Он уже к нам бежал от дома, но лакей его задержал, сгрёб
