«Что подчиняло музыке слова?
Что обошла, что превзошла молва?
Прохладно в городе моем прямоугольном.
Прохладно в городе, где я любил вас – нет!
Я не забыл, мы – были, нам не больно
и дай нам Бог не видеться сто лет»…
Виктор сидел в полутемном кафе на Садовой и пил брют.
– Неплохое вино, – сказал он после того, как мы познакомились,
– рекомендую.
А кто бы возражал? Пару бутылок шампанского мог позволить себе в те времена
даже студент. Поздняя осень в Ленинграде, мокрый снег с дождем, кофе
и сухое игристое вино.
– Стихи у тебя с собой?
Покажите мне молодого «поэта», который не таскает повсюду свои рукописи
в лучшем случае отпечатанные на дешевой «папиросной» бумаге – это,
вроде как белка, но без колеса…
. . . . . . .
«...и зимнее утро стоит над окраиной.
Над северным княжеством, городом, домом,
Улиткой – скорлупкой, в которой живу…»
– Да, не самое плохое вино – повторил он улыбаясь. А Вы заходите ко мне домой,
я на Петроградской живу…
Кто не бывал на Петроградской, не дружил с алкашами,
не торговал шампиньонами на Сытном рынке в те дни,
когда в карманах сквозняк, в голове ветер,
а душа скачет над крышами, как гуттаперчевый
мяч, что сможет сказать такой человек
своим ненормальным внукам?
В таком случае, откуда им знать,
что асфальт приобретает к полудню тон раскаленного лимона,
оставаясь в тени лилово-голубым,
пахнущим клейким тополем и дождем,
что в городе, где каждый переулок – история,
а каждая история – переулок,
или, в худшем случае, проходной двор, Петроградская – это его сердцевина
и, если не сердце,
то легкие полные горячего воздуха?
/Бедный Краевский/ О.П.
Нет необходимости рассказывать, что я тоже жил на Петроградской стороне…
. . . . . . .
. . . . . . .
На Кировском сорило листвой, и она кружилась, и падала,
и, уносимая ветром, двигалась медленным маршем туда,
где уже загорались первые костры, лихорадочно пламенел клен
и в начале аллеи золотистых и бронзовых каштанов и лип стоял памятник «Стерегущему»
и таял пелене горьковатого дыма...
Проклятая осень – который год она кружится над «Стерегущим»
и догорает как незаконченный роман...
...а над «Стерегущим» кружится осень и раньше, когда автобусы,
сгрудившиеся у моста, были меньше и хуже, чем теперь,
а жизнь была лучше, хлеб тяжелее, а жилось все-таки легче
– осень также кружилась над «Стерегущим»...
и позже, когда рушились идеалы, е г о идеалы, а «Стерегущий» стоял,
но идеалы рушились и рушились, иногда с грохотом,
а памятник стоял и стоит по сей день – просто памятник...
и памятник рухнувшим идеалам, и надо всем этим кружится осень....
...и кружилась, и падала листва, и тонула в воде
– темной воде по вечернему теплого в октябре парка
названного именем человека отдавшего себя борьбе за справедливость,
а с несправедливостью возникшей в результате этой борьбы
пришлось бороться уже совсем другим людям и с ними поступали
уже совершенно несправедливо...
...странно, что парк был такой камерный, каменно-камерный
канувший в воду густо-зеленого пруда;
однажды весной пруд восстал над берегами и слился с рекой,
и деревья стояли по пояс в воде, в которой плавало множество уток...
и пруд, и река, и небо стали как бы одного, но сильного цвета, и губы сами
выговаривали:
– Голландия! Голландия... и вода, и небо так светились, что берег напротив
словно бы таял в свете воды и неба, и фигура из бронзы
или чего-то звонкого, как слово «маузер» тоже стояла в воде
и к ней было не подойти, хотя и это было уже ни к чему...
...вода издавала такой звук, что вероятно голландский польдер
во время подъема и спада воды никогда и не смог бы
называться как-нибудь иначе, чем этот звук, звук стихийного бедствия или
неожиданно нахлынувшего счастья;
...а когда еще не было этого ощущения прохладного серебристого эфира
и жажды плыть в источающей леденящий жар, золотистой, ртутной, сфероидальной воде,
а берег мягок и влажен – маленькая фея лет двадцати
однажды оказалась на берегу и прятала в карманы пальто
озябшие розовые руки...
...палитра отчаянно отдавала сумеркам последние желтые краски,
и загорелось первое оранжевое окно...
или это была не фея? Как знать!
– Я думала, – вы профессионал...
Никакой я не профессионал, но очень хотелось самому в это поверить...
– Вы будете профессионалом, вы будете, – улыбнулась, ушла... и так оно и случилось.
И теперь, когда над «Стерегущим» кружится осень, я про нее не забыл, помню...
. . . . . . .
_______________________________________________
Всего не перескажешь в одночасье.
Потом Виктор как всегда зимой ездил в Москву. Там он показал мои еще ранние стихи
своему другу С.Рассадину.После этого уже вполне серьезно предложил мне опубликовать
их в «Северной почте». Все это, конечно, интересно, но не очень.
Интересно, что именно в это время Виктор Борисович – тогда еще
молодой человек и весьма известный адепт ленинградского поэтического
постмодерна написал свои «Стихи на картах», теперь частично утраченные
и строки из которых я просто привожу по памяти…
«...есть и у целого Народа
трудноскрываемый порыв
к самоубийству – затворив
ходы, и выходы и входы –
дыхательная несвобода
свое пространство сотворит!
На карте, скатанной в рулон,
когда материки шершавы,
на ощупь ни одной державы
не обнаружишь – только слом
картона или же бумаги –
разрыв проходит посреди
какой-то – лучше не гляди!
какой земли…
пускай во мраке
теряются ее зигзаги как
неразгаданные знаки
твоей же собственной судьбы…»
__________________________
