банальной рыбешкой, пойманной совершенно случайно глубокоуважаемым Владимиром Ивановичем, и, естественно, не обратили ни малейшего внимания на вашего младшего собрата. А вообще сам ты, старый хрыч, на помеле летаешь! Везет же ушастым, а…
-Многия знания – многия печали…- с глубокомысленным выражением на небритой с неделю физиономии изрекает в ответ Иванович. – Интеллигент, блин… Крючкотвор! Давай на спор, хрен ты когда такого поймаешь!
Побиться об заклад они не успевают, что и спасает Ивановича от проигрыша.
Тренькает колокольчик на суперудочке Вячеславовича. Он не спеша направляется к своему месту (чего торопиться: крючок у него японский, с двумя раздвижными жалами – клюнул – не сорвешься), включает электромоторчик американской безынерционной катушки и вытаскивает вовсе уж огромного ротана. Таких я еще не видел!
Огорчиться как следует не успеваю. Мой поплавок резко, без нырка, повело в сторону и к берегу. Еще один карась! Длиной в полметра, никак не меньше! Ну, может, чуть-чуть поменьше. Но только самую чуточку. Примерно наполовину…
Х Х Х
- Алексеевич! – снова отвлекает меня от корыстной рыбацкой радости Владимир Иванович. – У тебя глаза помоложе. Глянь-ка, это не доктор там, на дороге, во все стороны рассыпается? – и сам же определяет: -
Точно! Еще один дохляк по холодку сквозит.
Мы, все четверо, мужики поджарые, жилистые, костистые, среднего (и пониже) роста. Мы из того поколения, которое серые макароны по карточкам получало. Полкило в месяц на голову.
Бабушка моя Татьяна те несусветные макароны в подсоленной горячей воде распаривала, толкла, мяла и на праздники пекла блины. Обалденно вкусные! Мы возрастали на щах с пережаркой луковой и картохах с кареглазкой (килька соленая по 27 коп. за кг). Вполне приличные мужики получились. Живучие.
Доктор наш вечно «рассыпается». Это Иванович в точку подметил. Доктор медицинских наук, изобретатель, первооткрыватель, автор множества печатных трудов. В придачу еще и врач-психиатр. В общем, классический ученый-растяпа, мало приспособленный к прозе жизни. Вон, блин, семенит по грунтовке, загребая ногами пыль и часто оглядываясь назад, будто за ним его пациенты гонятся. Под мышкой слева удочка, которую мы ему соорудили артельно, справа кожаный дипломат с серебряной монограммой (ручка у него часто отлетает), в одной руке бидончик под рыбу, в другой пластиковое ведерко. На нем Владимир Яковлевич сидит во время рыбалки…
Ага! Сейчас что-нибудь уронит. Так и есть! Выскользнула и шлепнулась в пыль удочка, за ней, понятное дело, чемоданчик, покатилось в траву ведерко. «Посыпался», короче, наш доктор.
Яковлевич мой давний и закадычный друг. По жизни друг. Рассеянность непостижимым образом уживается в нем с кучей всяческих талантов. Может починить любую аппаратуру, собрать из непонятно чего сложнейший прибор, даже построить сарай! Вылечить может от любой болячки. Не может главного: постоять за себя и рыбачить, как все более-менее нормальные люди.
А вот вам и очередное подтверждение. Первым делом доктор обходит всех нас, пожимая каждому руку. Молча. Быстро. Суетливо. Вприпрыжку возвращается на свое место. Там, на западном берегу озерца, обычно ловят только новички. Берег круто обрывистый, голый, насквозь продуваемый всеми мыслимыми ветрами. До воды около трех метров. Поклевка там, правда, за редким исключением, солидная, уловистая, но только для настырного рыболова, основательного и бесконечно терпеливого. Если до восхода высидишь ли, выстоишь, продрогнув, как выражается Иванович, до сокровенных глубин организма, то появившееся из-за рощи солнышко принимается яро слепить глаза. Вода бликует: никакие защитные очки не помогают. А поплавок и вовсе не углядишь, когда надо. Маета…
Владимир Яковлевич ставит ведерко донышком на травку, садится, елозит от неудобства, встает, задумчиво глядит вдаль. Проваливается он каждый раз в это свое ведерко, но такой уж у него ритуал. Вот, наконец, перевернул «стульчик» донышком вверх, уселся, взгромоздил на колени дипломат. С абсолютной точностью знаю, что у Яковлевича загружено в этом чемоданчике. Изобретенный им прибор с миниатюрным аккумулятором (его же изобретение) для поиска и стимуляции биологически активных точек (БАТ) на теле человека, «совковая» канцелярская папка с линялыми розовыми тесемками, набитая отпечатанными на паршивой пишущей машинке «Олимпия», с западающими буквами «г» и «ж», очередными изысканиями и мыслями доктора, компактная аптечка первой помощи (на случай недомогания либо травмирования кого-нибудь из нас, грешных, или любого встречного), головка чеснока, три луковицы, несколько сырых картофелин и пара бутербродов с неизменными соево-целлюлозными сосисками. Иванович говорит, такими сосисками Запад специально русского мужика выхолащивает, рождаемость снижает.
Неразобранная телескопическая удочка доктора, естественно для него, остается сиротливо лежать обочь ведерка. Мгновение, и Владимир Яковлевич уже что-то правит на вынутых из папки листах.
- Ловить-то авторучкой будешь? – ехидничает Иванович, подмигивая мне лукаво.
Доктор поднимает голову от своей писанины, щурится на уже пробивающие листву солнечные лучики, хлопает себя ладошкой по лбу и ванькой-встанькой подхватывается с ведерка. Чемодан, папка, рукопись валятся ему под ноги. Доктор дергается вперед, пытаясь догнать на лету свое хозяйство, спотыкается о злополучный чемоданчик, подаренный ему европейскими коллегами, и плашмя обрушивается в воду.
- Что у вас там за шум несанкционированный такой? – вопрошает из-за кустов наш правовед.
- Яковлевич пузом рыбу глушит! – прыскает в кулак Владимир Иванович. – Неправомерные действия совершает, браконьер. Аки тать в нощи… Как думаете, мужики, будем спасать элиту нации или пускай свершится правосудие?
Спасать «элиту» не пришлось. Не до него вдруг стало. Да и глубина невелика, еле пупок прикрывает… А у Ивановича снова клюнуло. Он поднимается с огромного булыжника, который приволок с узколейки еще по весне, и в этот миг перед его носом из-под воды выскакивает и с пушечным громом шлепается обратно мой приятель Семеныч. От неожиданности Владимир Иванович теряет равновесие и снова садится на свой булыжник. Прикладывается, видимо, от всей души, ибо тут же вскакивает, держась обеими руками за ягодицы, и принимается вопить:
- Крыса мордатая! Выродок буржуйский! Ты чего вытворяешь?
- Не бери в голову! – откликаюсь я. – И животного не обижай! Все это семечки!..
- Тебе, блин, семечки! А у меня, кажись, клапан сорвало! Начну, вот, ой-ой-ой, ароматы пускать бесконтрольно, бабка из дому выгонит… Уйми лучше империалиста своего нерусского.
- Почему нерусского?
- Из Америки же завезен, паразит!
- Из Канады.
- Ох, грамотный ты дюже, как я погляжу. Канада эта твоя под Москвой, что ли, приткнута…
Х Х Х
Семеныч – ондатра, вернее, ондатр. Когда он впервые вылез из воды и подковылял ко мне, я без всяких сомнений определил, что это матерый самец. Мордаха у него хоть и шкодная, а бесхитростная. И глазки не строит. Самки-то, как и женщины, хлебом не корми – дай пожеманничать, покрасоваться. Хоть кошку возьми, хоть собаку, хоть ондатру, а хоть и вовсе лягушку…
Владимир Яковлевич выбрался в конце концов на берег. Стоит и опять задумчиво глядит вдаль. Обтекает.
- Раздевайся, - предлагаю ему, – тряпки твои посушим, а ты пока в моем дождевике поживешь.
Доктор меня слушается даже когда мыслями витает в заоблачных высях. На автопилоте слушается. Молча раздевается. Вот ежели спустится на грешную землицу, его прорвет. Всех заболтает, коль не остановишь. А пока молчит.
- Трусы снимай тоже.
Он с удивлением взглядывает на меня, однако послушно исполняет и это указание.
Отдаю ему дождевик. Хорошая вещь. Длинный, до пят, с капюшоном, непродуваемый. Один недостаток. Прозрачный.
Разбираю удочку доктора, насаживаю на крючок хлебный шарик, забрасываю.
- Ты ему сопли еще утри! – со стонами выдавливает из себя Иванович: – Мало того, добрых людей от дела отвлек, так еще и животинку безобидную перепугал… - жалкует наш философ, будто и не сам только что наезжал на эту животину.
В ответ Яковлевич высовывает язык. Иванович сквозь слезы смеется. Весь он тут,
Владимир-то наш Иванович. Ни злиться, ни обижаться долго не умеет. И, пожалуй, унывать вовсе не обучен. Однажды жук майский стукнулся с разлету в его удочку, так он весь день потом сокрушался, не повредилось ли умом бедное насекомое от такого стресса. Доктора напрочь достал, пытаясь выяснить, есть мозги у жуков или нет и чувствуют ли они боль, ежели, скажем, живут без мозгов, на одних лишь инстинктах…
А Семеныч, видимо, и вправду перепугался, когда доктор в воду рухнул. Выбрался на мой пригорочек, сидит, трясет круглоухой головой, и вид у него совершенно ошарашенный. Длинный и толстый голый хвост валяется на траве как бы сам по себе и не принадлежит хозяину. Перепончатые лапы разбросаны по сторонам, враскоряку – верный признак испуга.
Сейчас мы успокоим приятеля, выведем из шока. В рюкзаке у меня для этого есть еще одно лакомство. Против него Семеныч ни за что не устоит, пулей выскочит из депрессии, как выскочил перед Владимиром Ивановичем из воды.
Достаю здоровенную морковку, показываю Семенычу. Круглые глазки его загораются перламутровым огоньком, бесхозный хвост подскакивает вверх и с силой шлепает по траве, передние лапы отрываются от земли и тянутся к морковке в просящем жесте.
Вот и все! Много ли животному для счастья надо… Семеныч зажимает морковку в лапах, по-собачьи встряхивается, обдав меня холодными брызгами, и начинает острыми зубками точить лакомый корнеплод с верхушки. Я почесываю приятеля за ушами, глажу легонько по голове. Он прикрывает глазки, чуть ли не мурлыкает от удовольствия, но морковину не бросает, продолжает с наслаждением грызть.
Друзья оставляют удочки, подтягиваются полукругом на бесплатное представление, принимаются комментировать ситуацию.
- Папа-мама крысиный… - кряхтит дважды травмированный Иванович.
- Дуров… - впервые с момента своего появления на озере отзывается завернутый в дождевик Яковлевич.
-Нянька без лицензии… - добавляет Вячеславович.
Ревнуют мужики Семеныча ко мне. Им-то он в руки не дается, хотя гостинцы принимает и от них. Коли остается без гостинца, будет торпедой носиться по всему озеру, рыбу распугивать. Попробуй, не угости…
Гляжу на доктора, давлюсь смехом. В отместку сразу всем троим направляю указательный палец в сторону тропки:
-Солидный человек, интеллигент… девушек бы постеснялся!
Доктор срывается с места и без оглядки ломится в кустики, на коронное место нашего юриста. Мужики озираются. Тропинка, конечно же, пуста. Какие там девушки ни свет, ни заря?.. Хохочем. Всем весело, даже Семенычу. Он умный, понапрасну шарахаться не станет.
- С точки зрения банальной эрудиции все прогрессивное человечество подвержено чувству парадоксальных эмоций. – прорывает наконец-то нашего доктора. - Эмоции отражают состояние
