Не моей. Может быть, вашей, а может, и не вашей. Соседки моего собеседника — это уж точно!
За неделю до развала СССР Валерий Андреевич, учитель русского языка и литературы, получил квартиру в единственном на весь город панельном девятиэтажном доме. Дом принадлежал одному местному заводу, выпускающему какие-то непонятные комплектующие для неизвестно какой техники. Дирекция завода, согласно положению, отстегнула десять процентов квартир на нужды городской администрации и Валерию Андреевичу с женой и только что родившимся сыном несказанно повезло втиснуться в эти самые проценты. Дело в том, что сорокалетний педагог вдруг взял да и защитился, стал единственным кандидатом наук на весь районный центр и собственно район. Но и тут бы не видать ему жилья улучшенной планировки, да присвоили Валерию Андреевичу почетное звание Заслуженного учителя школы РФ. В данной ситуации, когда кругом начался разгул гласности и за внедрение демократии в стране взялись подобные Валерию Андреевичу интеллигенты, горсовету ничего не оставалось, как выделить однокомнатную квартиру в северном крыле нахально доминирующего над городом дома новоиспеченному ученому педагогу.
В один день перезнакомились с соседями по площадке, людьми вполне пристойными, нормальными с точки зрения правил социалистического общежития. В квартире напротив обитали муж и жена — оба инженеры с того самого завода, который выпускал непонятно что для непонятно чего, в двух других поселились семьи железнодорожников. Отношения самого Валерия Андреевича с соседями, в силу его образа жизни, когда он полностью выкладывался в школе, ограничивались нейтрально-вежливым «доброе утро», «добрый вечер», а вот его супруга, милая и ласковая Оксана Васильевна, вошла, так сказать, в теснейший контакт с женской половиной обитателей площадки седьмого этажа.
В общем и целом, как выражаются чиновники на своих бесконечных сходках, именуемых совещаниями, заседаниями и пр., Валерий Андреевич имел все основания к благости бытия и отдохновения на своих тридцати четырех и трех десятых метра общей площади. Иметь-то имел, но... ни благости, ни тем паче отдохновения не обрел.
Примерно через месяц после вселения в новое жилище Валерий Андреевич, отгородивший себе уголок в большой и удобной на редкость кухне, разложил на столе тетрадки своих учеников и углубился в проверку сочинений на тему: «Лев Толстой как зеркало русской революции». Ой, и наворочали же ребятишки из его девятого «б»! Десять часов втирал им в мозги мыслимые и немыслимые данные о великом старце и его гениальных произведениях, а результат, как всегда, получился от противного: вместо любви и трепета возникло неприятие. Хотя, положа руку на сердце, Валерий Андреевич и сам нередко скисал от причесанных жизнеописаний классиков и кропотливых ковыряний в их произведениях в поисках аналогий прошлого с настоящим и будущим, каковых зачастую и вовсе не наблюдалось. Будь его воля, Валерий Андреевич сделал бы уроки литературы всего-навсего рекомендательными. И пусть ученики сами выбирают, кого из классиков им читать и почитать, буде на последнее их собственная воля. Насильно мил не будешь…
Вдруг над головой грохнуло так, что с потолка посыпалась побелка. Валерий Андреевич подскочил, невольно охнул, прижал руку к груди, пытаясь унять заколотившееся в бешенном темпе сердце. Глянул на часы: полпервого ночи! Минут сорок назад Ксюшка уложила приболевшего сына, и сама, вконец издерганная и уставшая, прикорнула на диванчике. Не за себя испугался Валерий Андреевич. За них — жену и малыша!
А вслед за грохотом с потолка, будто это вовсе и не бетонная плита, а мембрана громкоговорителя, понесся на запредельной частоте визгливый, склочный крик:
—Забирай свои монатки и уе...! Ты мне всю жизнь испоганил! Иди и живи, мудак, куда хочешь!
Конечно, подслушивать неприлично, и Валерий Андреевич, как человек воспитанный, попытался не слушать, но куда там! Ежели только на улицу сбежать... А женский крик, переходящий в завывание, бил и бил по ушам:
—Ты мне всю жизнь поломал, инвалидкой сделал! Я работаю, а ты, сволочь, только водку жрешь! Уе..., говорю, чтоб духу твоего не было! Дай мне пожить спокойно!
В общем, без особых вариаций крики и вой продолжались часов до пяти утра. Проснулся и заплакал сын, Ксюша, ангельская душа, принялась успокаивать и ребенка, и мужа. Потерпи, дескать, Валерик, не каждую же ночь они скандалить и сковородками кидаться будут... Между прочим, Валерий Андреевич невольно обратил внимание на тот факт, что скандалила-то, блажила напропалую именно женщина, а мужского голоса слышно не было. Да и потом, к слову, в течение последующих двадцати лет едва ли десяток раз смог бы насчитать Валерий Андреевич, когда он слышал своего соседа сверху на повышенном, так сказать, уровне.
В конце концов та кошмарная ночь осталась позади. Измученный, невыспавшийся Валерий Андреевич ушел на работу, еще не осознав в полной мере, в какой ад он угодил со своей семьей, получив новую квартиру. Не раз впоследствии и не два вспоминали они с Ксюшей свою двенадцатиметровую коммуналку с печным отоплением, водой из колонки, расположенной в трехстах метрах от барака, и вечно пьяненьким, но мирным и веселым соседом Валиком Кащеевым. Добром вспоминали!..
Вольно или невольно, о соседях сверху довелось узнать, услышать и увидеть всю подноготную их взаимоотношений. Ванька оказался мужиком не то чтобы запойным, беспробудным по данной линии, однако, как говорится, в нем органично сочетались недостатки и достоинства. К примеру, тружеником он был великим: мог машину любую отремонтировать, штукатурку положить любо-дорого, телевизор наладить, бытовую технику, табурет сколотить, полочку сварганить, огород на собственной даче вскопать-засадить там всякими растениями. Урожай у Ваньки получался всему народу на удивление. Тыквы он выращивал трехпудовые, помидоры сахарные в два мужицких кулака, картошку рассыпчатую, без «глазков» и фитофторы, чего у других, на суглинке-то, отродясь не водилось. Другие картошку со своей земли собирали - поросята жрать не станут. У Ваньки смородина была со сливу размером, малина «Маросейка» ягоду давала с июля по ноябрь непрерывно. Даже виноград у него вызревал до полной съедобной кондиции. И в пьяном виде Ванька в агрессивность не впадал, лишь что-то под нос себе бухтел, покуда не уснет.
Катька же по жизни играла роль. Работала она в горсовете секретарем-машинисткой, была знакома со всеми наперечет городскими начальниками и прочими приближенными к председателю горсовета личностями. Знаете, как относились и ныне относятся к секретаршам своих руководителей чиновники среднего звена? Почтительно, однако с изрядной долей снисхождения. В общем, по табели о рангах меж собой держат секретарш чуть выше уборщиц. А знаете, кого из себя мнят секретарши, кем пытаются казаться? Думаю, читателям не след с моей стороны разжевывать этот вопрос. Сами, чай, навидались на своем веку разных секретарш. Вот Катька и пыжилась, будучи классической секретаршей со средним образованием, казаться ровней городской чиновничьей элите (с теми же, впрочем, рабоче-крестьянскими корнями, что и сама).
Когда Валерий Андреевич впервые увидал соседку воочию, он поразился несоответствию внешности с внутренним содержанием. Крохотная, тоненькая, симпатичная, с благородными седыми прядками в прическе, изящно и со вкусом экипированная, она производила впечатление неземного существа, бабочки-эльфа. Катька показалась такой нежной и хрупкой, что задень ее нечаянно — непременно легким облачком вознесется ввысь, и только легкая грусть от нее останется.
С Ванькой на людях Катька показывалась исключительно под ручку, и оба они являли собой образец любви и взаимопонимания. А ближе к ночи над головами Валерия Андреевича и его семьи начинался сущий бедлам. И когда Катька до селезенки доставала Ваньку своими визгами, Валерий Андреевич слышал единственную коронную фразу из его уст:
—Моль тухлая, пошла на...!
После этой фразы бедлам превращался в Содом и Гоморру. Катька била посуду, вопила на все лады о поруганной юности, о жизни, что положила на беспортошного алкоголика (помимо дачи, Ванька принес ей с собой «Волгу», капитальный гараж и квартиру родителей. Все это, как оказалось впоследствии, Катька заставила Ваньку оформить на ее собственное имя), о его неспособности сотворить ребенка, и т.д.
Злоба Катькина явственно сочилась с потолка на Валерия Андреевича, на его ребенка, на его горячо и нежно любимую жену. Сын часто просыпался по ночам, вскрикивал. Истерично плакал. Пришлось идти к детскому невропатологу. Та посмотрела на ребенка, поставила диагноз «возрастная невростения» и... посоветовала Ксюше развестись с Валерием Андреевичем,пьяницей и психопатом, от которого и ребенок станет со временем шизофреником.
—И не надо врать, милочка, не надо выгораживать вашего муженька. Я вас всех насквозь вижу! — заявила докторша опешившей и потерявшей временно дар речи Оксане Васильевне.
Валерий Андреевич чувствовал: еще немного, еще чуть-чуть, и он действительно сойдет с ума. Он не умел ругаться, не умел запугивать, скандалить, и не знал, просто ума не мог приложить, как избавиться от кошмара. Советская власть рухнула, а у новой еще не появилось таких рычагов, коими можно приструнить отмороженную в прах бабу. Он пытался призвать в свидетели соседей, дабы подать заявление в суд, но все они как один отнекивались: знать, мол, ничего не знаем, ведать-не ведаем. Ничего никогда не слышали. Да и то сказать — не у них же над головами творилось многолетнее безобразие, не их сводила с ума Катька-моль. Более того, Катьке сочувствовал практически весь дом. Тихая, дескать, худенькая — в чем душа, а Ванька здоровый, мордатый, сволочь, одним словом! А ты, Валерий Андреевич, скорее всего, страдаешь интеллигентским нездоровым воображением. Ты в такие моменты лучше перекрестись, да сплюнь три раза через левое плечо... Короче, и соседи, как та тупорылая докторша, заподозрили Валерия Андреевича в определенном умственном сдвиге от большой учености.
Развязка наступила в начале нынешнего лета. Два десятилетия Катька упорно и целенаправленно вдалбливала в голову своему мужу, что он никчемный и ее величеству совершенно не нужный. Двадцать лет гнала его прочь, и Иван наконец-то внял ее воплям. Ночью Катька опять скандалила, материлась почем зря, а утром нашла Ивана уже холодным. Не выдержало сердце у Ваньки-бугая, остановилось. Освободил он Катьку от себя, и сам от нее освободился.
Валерий Андреевич не знал, радоваться ему или печалиться. Против Ивана он, в общем-то, ничего не имел, жалел даже мужика, врюхавшегося под каблук истеричной и злобной бабенки. Но как бы то ни было, над головой воцарилась тишина. Впрочем, эта тишина почему-то не успокаивала, напротив, тревожила. И не напрасно!
Помимо хронической брехливости, у Катьки была маниакальная страсть ко
