Как же вам трудно угодить, дорогая Анжелика! Однажды мы предложили вам стать послом в Италии, вы отказались. И сейчас, если мы не допустим вашего отъезда из России, вы будете огорчены. Так что же в моей записи вызывает у вас возражения?
– Возражения? – повторила за ним Анжелика. – Какие могут быть возражения? Любой коммунист отдал бы десять лет своей жизни, чтобы получить такой документ из ваших рук, но для меня…
– Что я ещё могу сделать, чтобы удовлетворить ваши желания? Чем порадовать вас? Почему вы хотите уехать?
– Вы прекрасно знаете, почему. По-видимому, России не нужны такие люди, как я.
– Вы нужны нам! – горячо воскликнул он. – Таких людей мало!
Владимир Ильич сказал это так серьёзно, что потом, вспоминая ту встречу, Балабанова всегда говорила: «Ленин в последние годы жизни начинал уже понимать, что может случиться с революцией. Он презирал некоторых своих соратников, но никогда не показывал этого, пока нуждался в них. Например, Зиновьев был его самым близким товарищем; но в октябре семнадцатого, когда Григорий Евсеевич засомневался в необходимости восстания, Ленин немедленно отмежевался от него, заявив, что Зиновьев трус. Ильич презирал Радека за непоследовательность, но он поощрял именно эту его черту, когда считал, что она полезна для дела. Он не любил Троцкого из-за его сложного характера. Но когда понял, какую услугу Троцкий может оказать революции, поднял его на самый высокий пост в государстве…»
– Давайте не будем тратить время, – сказала Анжелика, вставая. – Я должна уехать. Меня ждут итальянские товарищи. Но мне нужны решение партии и виза… Вы не знаете, что решил Центральный комитет по поводу моего отъезда?
– Не знаю, – ответил он. – Но если хотите, я скажу, чтобы они сообщили вам как можно скорее.
Несколько дней спустя после этого разговора она получила запечатанный конверт, на котором сверху было написано крупно: «Совершенно секретно». Внутри лежал текст на бланке, гласивший:
«Товарищу Балабановой разрешается покинуть Россию под свою ответственность. Ей запрещается выражать своё мнение, в устной или письменной форме, по итальянскому вопросу».
Это уже какая-то мистика, но итальянскую визу ей так и не дали. Выезд разрешили только в Швецию. В день своего отъезда Балабанова получила доказательство того, что Ленин, хоть и отказался от неё как от бесперспективного политического соратника, лично не затаил на неё зла. Когда Анжелика вернулась домой, распростившись с некоторыми своими товарищами, ей сказали, что Владимир Ильич звонил дважды, пока её не было. Анжелика позвонила к нему в кабинет, но его не оказалось на месте. Тогда она спросила секретаря, не знает ли она, зачем Владимир Ильич звонил:
– Знаю, – ответила секретарь. – Нет никакого секрета. Товарищ Ленин хотел узнать, не может ли он оказать вам какую-либо помощь. Он знает, что вы не здоровы, и беспокоится, не лучше ли вам уехать при более благоприятных обстоятельствах. И он хотел, чтобы у вас были необходимые для поездки и проживания деньги.
– У меня есть всё, что мне нужно, – сказала ей Анжелика. – Но, пожалуйста, передайте товарищу Ленину мою искреннюю благодарность и наилучшие пожелания…
Кто мог знать, что вождю мирового пролетариата, этому великому человеку, осталось полноценно жить и работать всего полгода. Один из последних документов, который подпишет Ленин, будет увеличение бюджета Коминтерна на 1922 год. В середине марта Политбюро ЦК определит его в размере 2,5 миллиона рублей золотом. А через месяц эта сумма по просьбе Зиновьева будет увеличена более чем на четверть…
Анжелика Балабанова уедет из России в самом конце 1921-го. Три с половиной года назад она оказалась в охваченной огнём стране и, не жалея себя, стала помогать свершившейся социалистической революции. Через пятнадцать лет она напишет в мемуарах так: «Я покинула Москву, уже погрузившуюся в самодостаточное псевдореволюционное насилие».
