Тьерсен наблюдал, как внимательно Жаннет читает письма де Карвевиля. Он молчал и ничего не спрашивал об их содержании, рассудив, что сейчас не лучшее время для этого, и что, если захочет, девушка сама все расскажет. Дочитав второе письмо, Жаннет сидела пару минут как-то скорбно согнувшись и безмолвно глядя на листок, который держала в руке. Затем взяла в руку второе письмо и поднявшись, подошла к камину. Несколько мгновений она стояла перед ним, словно не решаясь это сделать… затем все-таки бросила письма в огонь. Сев на кровать, она все также молчала, глядя, как белые листки чернеют и обугливаются в веселых языках оранжевого пламени. Тьерсен подошел к ней, сел рядом и обнял за плечи. Он ничего не говорил, и Жаннет тоже молчала. Лишь прижалась к нему сильнее.
- Он… он написал мне сразу после смерти матушки и хотел помочь, - проговорила Жаннет после долгой паузы. – Он хотел, но эта… эта чертова мадам Сильвин передала ему, что я не желаю его видеть и знать. Зачем, Анри… зачем она поступила со мной так жестоко?
Тьерсен заглянул ей в глаза и увидел слезы.
- Я не знаю, Жаннет, - он ласково провел рукой по ее волосам, - она просто нехороший подлый человек.
- Мало того, что обокрала меня, забрав кольцо и матушкин крестик, так еще и…
Девушка судорожно сжала правую руку в кулачок.
- Ты не знаешь, Анри… - продолжала она, - зато я знаю. Матушка умерла, а уже через неделю она подложила меня под этого де Грийе. Этого мерзкого извращенца. Ей не терпелось получить за мое тело хорошие деньги. О да, он щедро платил ей почти год, чтобы меня не трогали другие мужчины. Два раза в неделю, а иногда чаще он приходил ко мне и… Конечно, она не хотела дать мне свободу. Ведь прочитав письма отца, я сразу ушла бы оттуда… из этого… ада. Ненавижу его. Но еще больше ненавижу мадам Сильвин.
- Ненавижу! – вновь выкрикнула Жаннет, и Тьерсен увидел, как ее лицо побелело и исказилось от гнева.
Он молчал, не зная, что отвечать и просто гладил ее по голове, как маленького беспомощного ребенка. На какое-то мгновение ему показалось, что так оно и есть. Как будто рядом сидела маленькая потерявшаяся девочка. Он вспомнил про Луизу и почувствовал, как защемило сердце.
- Все позади, Жаннет, - он сжал ее тонкую дрожащую руку, - прошлое не изменить, увы. А в настоящем ты – моя жена. Ты больше не живешь в том ужасном месте и никакая мадам Сильвин, будь она проклята, не сможет больше насиловать твое тело и твою душу. Я люблю тебя, милая, все будет хорошо.
- Я не знаю, Анри… - Жаннет покачала головой и сцепила пальцы в замок, - я не думала, что будет так тяжело. Когда я жила там, в её доме, я про многое не думала… не думала вообще. Была ребенком, глупой девчонкой. Так было легче и проще. Я убедила себя, что это – моя жизнь. Я ведь другой и не знала. А теперь, когда жизнь стала другой… и я сама стала про многое размышлять, я поняла, что все могло быть иначе. Зачем и почему я терпела всё это тогда.
- У тебя не было выбора, Жаннет, - мягко ответил Тьерсен. – Ты сама сказала, что была ребенком. Что ты могла изменить в свои 12 лет? Даже если бы ты сбежала, то или погибла бы на улице, или тебя нашли бы и вернули к ней.
- Я понимаю… - грустно отозвалась Жаннет, кусая губы. – Поэтому я и терпела все это. Хотя, можно было и самой прекратить свои мучения. Достаточно было воткнуть в себя нож… хотя бы тот, которым я думала проткнуть горло де Грийе. Или просто пойти на улицу и спрыгнуть с самой высокой крыши. Но я не сделала этого. Я – трусливая дрянь.
- Что ты такое говоришь, милая, - Жан-Анри сжал ее руку, - не говори так.
- Анри… - Жаннет откинула со лба волнистую прядь и посмотрела ему в глаза, - если меня не станет, ты будешь любить и помнить меня? Или забудешь уже через месяц?
- Жаннет, - Тьерсен обнял ее и прижал к себе, чувствуя, как сильно бьется ее сердце, - ты меня пугаешь. Зачем ты говоришь мне это?
- Прости меня, - всхлипнула девушка, - просто… в какой-то момент я подумала, что вообще не должна была жить. Что вся моя жизнь, начиная с рождения – страшная нелепая ошибка. Может быть, это все из-за этих писем. Из-за моего отца. Почему все так глупо получается в жизни, Анри?
- Я буду любить тебя всегда, милая, - Тьерсен поцеловал ее в губы, и лицо девушки просветлело. – И ты не умрешь, не говори глупости.
- Спасибо, Анри, - прошептала она, - а я бы ни дня не могла без тебя прожить. Если вдруг с тобой что-то случится… я сразу умру тоже.
- Не будем о смерти, - он взял ее ручку в свою и нежно поцеловал, - ее вокруг и так полно.
- Отец написал через три года еще одно письмо, - прошептала Жаннет, прислонив голову к груди Тьерсена, - мне даже стало его как-то жаль. Он потерял всех своих родных. Жену убили… двух его сыновей тоже. Он пишет, что хотел бы увидеть меня. Просил прощения и… оставил свой адрес. Набережная Вольтера, 23.
Жаннет замолчала. Молчал и Тьерсен. Тишину нарушало лишь пламя, потрескивающее в камине и неровное дыхание девушки, прижавшейся к нему.
- И… что ты будешь делать? – осторожно спросил Жан-Анри после долгой паузы. – Хочешь увидеть его?
- Я… я не знаю, Жан-Анри. У меня здесь полное смятение, - она прижала руку к левой стороне груди, где билось сердце. – Я понимаю разумом, что это очень опасно, но…
— Это очень опасно, Жаннет, - повторил Тьерсен, - твой отец – бывший барон, аристократ. Вполне возможно, что его уже и в живых нет. Или он сидит в тюрьме, а его особняк конфискован. И там живут другие люди. Или же может произойти так, что за его жильем следят и, пойдя туда с визитом к «бывшему», будешь арестована тоже.
Девушка слушала его, согласно кивая. Но в ее глазах он читал какое-то упрямое несогласие.
- Но всё равно, ты хочешь его увидеть, - закончил Жан-Анри, - я угадал?
Жаннет кивнула и как-то нерешительно и виновато посмотрела на него.
- Мне интересно, какой он. Матушка так любила его… я хотела бы просто посмотреть ему в глаза. Прости, Анри.
— Это огромный риск, любимая, - Жан-Анри взял ее руки в свои ладони, - знаешь, я ведь работаю еще и на складе в бывшей церкви. Туда почти каждый день привозят вещи, изъятые из особняков казненных аристократов. Их много, Жаннет. Очень много. Скольких уже казнили. И продолжают это делать…
- Тебе не попадались вещи из особняка де Карвевиля? – быстро спросила Жаннет.
Тьерсен смолк, перебирая в памяти фамилии казненных владельцев особняков, которые нередко писал своим красивым почерком под диктовку Филибера Журдена.
- Не могу быть уверенным полностью, их столько уже было… но фамилию де Карвевиль я не припоминаю, - наконец ответил он.
— Это хорошо, - Жаннет хлопнула в ладоши и поцеловала Тьерсена в губы, словно отсутствие фамилии ее отца в списке казненных было исключительно его заслугой.
***
Пьер Рейналь сделал глоток вина из стоявшего рядом бокала, обмакнул перо в чернильницу и продолжил писать очередную статью. Он исписал уже несколько листов, и работа близилась к завершению. В его рабочем кабинете, располагавшемся на втором этаже типографии, было довольно холодно, и Пьер ощущал, как неумолимо замерзают пальцы, сжимающие перо.
«Закончу статью и спущусь вниз, к ребятам, - подумал он, - там все-таки теплее»
Статья получалась большой, и в ней Рейналь последовательно делился с читателями своим взглядом на текущий ход революции. А в ходе ее, увы, было много такого, с чем он стал внутренне не согласен.
«Новая аристократия?»
Название статьи говорило само за себя.
«Ради чего мы совершили революцию? - спрашивал в ней Рейналь, - ради чего были все эти почти 4 года борьбы, жертв, страданий, терпения и надежд народа? Может быть, ради того, чтобы ВСЕ, кто был обездолен, несчастен и беден до революции, получили равные гражданские права и заслуженный материальный достаток? Ради того, чтобы наконец-то восторжествовала справедливость, чудовищно попираемая ранее, во времена монархии? Ради того, чтобы народ Франции получил наконец-то выстраданную им за столетия счастливую жизнь? Признаюсь, я и сам думал так. И искренне верил в это. Ведь наш Конвент утверждает, что все его декреты принимаются лишь для «счастья и блага ВСЕГО французского народа». Однако, между его словами и делами я вижу различие… которое с каждым днем становится все больше и глубже. Объясните мне, почему простые люди, рабочие становятся лишь беднее? Почему за хлебом в лавку они простаивают по 5-6 часов и в итоге некоторым его все равно не хватает. И люди, проработавшие в цехе на фабрике целый день, к ночи уходят домой еще и голодными? Что сделала и изменила революция для них? Простых людей? Чтобы они стали еще несчастнее и озлобленнее? В то время как я наблюдаю обогащение тех, кто и до революции не бедствовал. Ради этого мы казним аристократов и изымаем их особняки, их наследные замки и их имущество? Чтобы их алчно скупали «новые дворяне» - дельцы из прежнего 3-го сословия - барыги, нагревшие руки на лозунгах революции? А простые люди, как были, так и остались ни с чем. Чтобы они нищали всё больше и больше? И какая разница тогда, под какими лозунгами и символами это происходит – под белыми королевскими лилиями Бурбонов или под лозунгом «Свобода, равенство и братство» и республиканским триколором на крыше Конвента?»
Пьер Рейналь дописал абзац и передохнув, сделал ещё один глоток вина, чувствуя, что немного согрелся. В этот момент в дверь раздался резкий стук.
- Войдите! – бросил Рейналь, оттягивая шейный платок и думая, кто бы это мог быть. Посетителей он сегодня не ждал.
