Часовщик

  Алан  смотрел в щелочку неплотно закрытой двери. Он пытался  хоть что-то разглядеть в бумагах мастера, но это было невозможно –  резные бортики по краю стола  надежно скрывали  лежащие на нем чертежи, к тому же стол стоял слишком далеко.  Молодой человек уже собрался было прервать стыдливо-глупою попытку проникнуть в тайну,  как вдруг почувствовал  сильную боль  правого уха – это экономка Абель цепко  схватила его  костлявыми пальцами и медленно потащила прочь.
Он тихонько  ойкнул и попытался вырваться.  Не удалось.  Старуха  поднесла палец к  своим бескровным губам, приказывая тем самым молчать.

—  Раз хозяин не допускает, значит так нужно. И нечего здесь подглядывать.
С иезуитским спокойствием произнесла она вполголоса.

—  Отпусти! Хватит! –  злобно прошептал Алан в ответ.  — Тебе что за дело? Не лезь! Пожалеешь!

—  Я-то знаю свое дело.
Она оттолкнула его и,  прихрамывая,  поплелась к кухне.

— Старая ведьма, ты еще дождешься от меня!

Потирая ухо,  подмастерье  быстро прошел в мастерскую, плюхнулся на громоздкий табурет и попытался успокоиться. Работа в часовой мастерской требовала сосредоточенности и предельной аккуратности. Правда, задания на сегодня были  несложные – для него не сложные, – и все же с расстроенными нервами лучше за них не браться.

—  Что я делаю не так? От чего мастер не хочет посвятить меня в задуманное? Ведь он сам говорил, что я лучший его ученик и помощник. Он научил меня расчетам зубчатых колес, доверяет их контроль,  даже советуется с компоновкой и оформлением. Вместе мы подбираем  новые сплавы, смазки.  Сколько я сделал рисунков и чертежей под его руководством, а полного доверия нет. Почему?

Алан начал  вспоминать неприятные моменты в общении с мастером, но запах кофе отвлек.

— Ведьма нервничает. Кофе варит. Никому нельзя пить свежесваренный, кроме нее и хозяина, даже сыновьям после смерти жены приходится довольствоваться второй,  иногда и третьей заваркой. Кофе дорог! С сыновьями ясно: хотел, чтобы они продолжили дело, а они в торговлю подались. А ей за что такая привилегия? Ведьма и есть! Как она, хромая, могла незаметно подкрасться ко мне? То-то и оно.

Алан перекрестился, вздохнул и  стал готовить рабочее место: придирчиво осмотрел инструменты, протер тряпицей и без того чистую заготовку, развернул  поудобнее чертеж. Затем  благоговейно сложил руки  и, склонив голову, зашептал молитву.

—  Хозяин требует, —  негромкие слова старухи заставили вздрогнуть.

—  Опять незаметно подобралась. Ведьма и есть. – мелькнуло в голове.

Подмастерье проследовал в кабинет – довольно мрачную просторную комнату с мрачной тяжелой мебелью мореного дуба.  Ее вид словно подчеркивал суровую старость  самого хозяина – грузного старика с тусклым  взглядом темных глаз на изрядно изрезанном морщинами желтом лице, обрамленном  седыми волосами. Длинные волосы, спадающие на плечи, были  аккуратно расчесаны и казались  дешевым париком. Кружевной воротничок рубашки накрахмален, что еще больше оттеняло немощь плоти. Серебряное шитье на коричневом бархате когда-то дорогого платья местами потерлось, однако, серебряные пуговицы  были  начищены  и блестели, как новые.  Словом, все казалось каким-то уже не живым, искусственным, даже аромат только что сваренного  кофе лишь усугублял  впечатление.
  Мастер молча указал на стул.

—  Чем ты сейчас занят? —  с расстановкой произнес он, делая ударение на втором слове.

—  Начал размечать платины боя.

—  Да – да, я знаю… Вот что: отложи пока их в сторону. Это для заказчиков мелодичный бой чуть ли ни главное в часах. Главное, господа, чтобы длина маятника ни зимой, ни летом не менялась от температуры.

Старик помолчал немного, затем передал  Алану  небольшой лист плотной бумаги.

—  Я тут кое-что изменил в конструкции достопочтенного сэра Гаррисона.  Ну ты поймешь. Главное – это маятник! Здесь нужен точный расчет, когда-нибудь так и будет,  а пока вот так.

Он с трудом отодвинулся от стола и  стал внимательно рассматривать помощника, будто  увидел его впервые. В комнате повисла гнетущая тишина,  и Алан, впервые в общении с хозяином, почувствовал себя кроликом перед удавом, готовящимся к броску. Однако вскоре глаза старика затеплились, в них появился живительный блеск.

—  Знаешь, однажды  летом, когда я был еще малышом, —  хриплый голос зазвучал  приветливее, —  матушка  взяла меня в город.  После  маленького деревенского дворика ступить на мощеную булыжником широкую площадь, увидеть высоченную – по крайней мере, так мне казалось – каменную башню с  огромными часами, множество разодетого народа, услышать музыку – было подобно чуду.

Старик улыбнулся.

—  Я попал в сказку! Больше всего меня поразили часы, вернее стрелки на часах –  они были  словно кружевные,  такие красивые. Я таращился на них во все глаза. Большая, с причудливыми завитушками, вдруг дернулась и немного опустилась. Я никак не ожидал такого. Кружево еще и двигалось! Разве это не чудо? 
И  матушка со знанием дела пояснила: — Это часы. Они показывают время. Она очень гордилась умением определять время по часам. Меня же просто разжигало любопытство:  —  А что такое время?
—  Н-у-у-у… когда стрелки будут вверху, солнце тоже будет вверху, будет полдень, а когда внизу, то солнце уйдет к тем холмам. Если стрелки будут по правою  руку прямо  — и она  вытянула руку,—  то пора обедать, а если по левую – спать.
—  Значит, стрелки указывают Солнцу, где ему быть? —  допытывался я.
Моя добрая  матушка ничего не ответила. Она, взяв меня за руку, повела за собой. А я с тех пор решил непременно узнать, как устроены часы и  где в них спрятано время.

Старик опять грустно улыбнулся и немного помолчав, продолжил:
— Стать подмастерьем у часовых дел мастера оказалось  ох как  непросто.
Намыкался я: то у одного работал, то с другим, пока в Ла Шо–де–Фон не встретил Жан–Фредерика Лешо. Наверное само проведение сжалилось надо  мной! Тогда, впрочем, я все-таки уже кое-что умел, иначе  он не взял бы меня.
Несмотря на молодость, Лешо был признанным мастером.  Но был мастер и гениальнее:  его друг, а затем и  компаньон Пьер Жаке–Дро! Какие это были мастера! Теперь таких не встретишь. Все, чем я смог овладеть, я обязан им. Конечно, поначалу пришлось  повертеться на побегушках вместе с одногодком –  весельчаком  Жаком Жеврилем. Нам было столько же, сколько  тебе сейчас. Чудное было время! Чудное!

Старик поерзал на массивном резном стуле с тощей подушечкой на кожаном сиденье, пальцами пробежал по пуговицам на груди, машинально проверяя все ли застегнуты, и довольный собой  заговорил громче:
—  Мы работали, как одержимые. Жаке–Дро фонтанировал идеями.  Он и его сын Анри—Луи сутками не выходили из мастерской. Возможно, так он хотел заглушить боль от потери жены и дочери.  Позже  Анри кое в чем превзошел отца. Он стал гениальным  механиком!
Удивительное было время. Я был околдован часовой механикой, особенно, когда мне доверили карманные часы. Тончайшее металлическое кружево, чем-то напоминающее кружева матушки. Так мне виделись сплетения крошечных деталей.  Я словно дарил жизнь миниатюрным колесикам, невесомым пружинкам; они начинали двигаться, обретали голоса  – у каждого свой неповторимый  –  и, конечно же,  вызванивать мелодии… Это чудо  вставлялось  в золотой роскошный корпус по большей части с четырьмя крышечками, две из которых были со стеклом, чтобы  вельможа мог любоваться  не только циферблатом, но и работой механизма.

Старик иронично усмехнулся. На щеках появился легкий румянец, вернее, подобие его.

—  Механизма, собранного деревенским парнем.  Большую награду и придумать трудно, хотя монеты тоже  потеки рекой. Дело Жаке–Дро росло. Еще бы, ведь ему благоволил Милорд  Марешаль  –  губернатор Невшателя. Жаку уже стало мало часовой механики, он занялся еще и автоматонами.  О, какие это были сложные механизмы!

Мастер закрыл глаза и словно маятник закачал головой.

— Ты только представь: в небольшой забавной    движущейся  кукле несколько тысяч хитроумно  взаимодействующих деталей и все так славно скомпоновано.  В 75 году  в Париже  они были с большим успехом продемонстрированы Людовику XVI и Марии–Антуанетте!  Жаке–Дро очень гордился этим.
Я же целиком сосредоточился на часах и, чем упорнее работал, тем все сильнее хотелось открыть тайну времени. Однажды    прямо спросил у Жака: — Что такое время?  Он лишь расхохотался, сказав, что никогда об этом не думал и мне тоже посоветовал не заморачиваться.
Думай лишь о механических передачах, совершенствуй форму зуба,  законцовки пружин, ищи новые сплавы, почувствуй  что от тебя ждут, перенимай лучшее от других и не выдавай секретов, и ты станешь первым  – вот мой завет. Все остальное –  вздор, мешающий достижению цели.
Иногда он был многословен.

Часовщик тяжело вздохнул и замолчал. Кабинет снова заполнила гнетущая тишина. Алану вдруг подумалось, что будь хозяин чуточку моложе, он не стал бы так откровенничать. Он никогда и не откровенничал с ним.  И нехорошие мысли  возникли сами собой.
 
—  Мне словно крылья подрезали, — хрип в голосе усилился, впрочем, быть может, так лишь  казалось.
—  Теперь я уже не чувствовал себя творцом, вдыхающим жизнь в затейливые механизмы, просто усердно работал. Постепенно холодный профессионализм вытеснил  усердие.  Теперь мне стало неинтересно работать с семьей Жаке–Дро. К тому же я обзавелся своей семьей. Женихом я слыл завидным, хотя уже  и не таким молодым,  так  что приданное получил хорошее.  Я завел собственное дело, но заказчиков оказалось немного. Простому люду часы вообще не нужны, а богатеям  не нужны предметы роскоши без надлежащего имени. Все складывалось нездорово…  тут еще и революция началась…

И опять невыносимо длинная  давящая пауза разделила собеседников.

—  Самое удивительное, что чем хуже шли дела, тем больше я ломал голову над сущностью времени. Я стал одержимым,  даже во сне  чаще всего мерещились разнообразные часы или бесконечные вереницы вращающихся колес и чей-то голос внушал мне: “Это и есть время!". Понимаешь, время – это движение, движение огромного вселенского маятника. Без маятника времени нет!

Старик расслабил завязки ворота рубашки и, поморщившись, слегка погладил дряблое горло.

—  Солнце восходит на востоке, а заходит на западе. Ночью, когда мы его не видим,  оно для нас как бы проходит обратный путь. Это маятник, отсчитывающий сутки! Зима сменяется летом, а лето зимой – снова маятник.  Жизнь и смерть – маятник! Ты понял?

Он глазами впился в Алана, словно взглядом хотел  пригвоздить его к спинке  стула. Помощник попытался было что-то ответить, но мастер  не ждал ответа и, шумно вздохнув, продолжил: — Не пугайся, это мало кто понимает, а может и никто… К счастью, это хорошо понимал  один старик – астролог. Имя не назову:  обещал молчать. Рассчитывая  будущее или прошлое, он догадался, что, когда планеты в своем движении делают маленькую петельку, становясь ретроградными, то и время на них бежит  обратно.
Если бы Солнце вдруг взошло на западе и по небосклону проследовало на восток, то время пошло бы вспять. Маятник Земли